Алексей Притуляк - Санаторий

– В точку, – Кундри вздрогнула и покосилась на розу Шарона с любопытством.

Они сидели молча до того самого момента, когда уже и невооружённым взглядом можно было разглядеть увальня Чиполлино, бегущего к ним по кочкам и размахивающего руками, и что-то кричащего.

– Откуда бы тебе знать, голуба моё, кто это, если вы не в паре? – радушно улыбнулся Ездра психологине. – Или зрак у тебя такой вострый? Объясни.

– Долго объяснять.

– Время у нас есть, – сказал Ездра. – Вот чего у нас полно, так это времени.

– Нет. Как раз времени у нас и нет. Совсем. Спящий находится в стадии быстрого сна. Всё ваше пребывание в санатории укладывается в несколько минут сновидения. Я не знаю сколько их осталось, этих минут, или, может, секунд, но он вот-вот либо проснётся либо перейдёт в следующую фазу сна. Разумеется, вас он перестанет видеть.

– И что? – спросил Иона. Спросил, хотя и сам догадывался, в чём тут дело и что станет говорить психологиня. Другое дело, что веры к ней у него не было.

– Когда сменится сон, вы… вас тоже не станет, ведь вы ему снитесь.

– Чушь! – со злостью бросила Кундри. – И ты хочешь, чтобы мы поверили в эту… в такой бред? Вы там что, совсем за идиотов нас держите?

Психологиня небрежно пожала плечом.

– В конце концов, я не несу ответственности за ваши жизни, – сказала она устало. – Если вы не поверите мне и решите остаться… ну, это ваше право. По меркам вашего времени жить вам осталось… неделя, две, месяц… Но на самом деле, конечно, меньше: промзону вам не пройти. И напоминаю: спящий – один из нас.

– Ну и ладно, сказал Ездра, поднимаясь. Надо двигать дальше, недосуг тут рассиживаться.

Подошёл Чиполлино, остановился в нескольких шагах, с улыбкой глядя на них.

– Ну что, Чип, – кивнула ему Кундри, – что там в санатории?

– В санатории, – радостно кивнул Чиполлино, улыбаясь ещё шире. – Ле́карный бабай.

– Эт точно, – рассмеялся Ездра. – Точнее и не скажешь.

Тухлая падь встретила их мокрым снегом, вдруг посыпавшим с серого неба, и вонью падали. Трупы лисиц, ворон, зайцев разной степени разложения попадались на каждом шагу. Один раз показался даже человеческий скелет, наполовину занесённый грязью и заросший чахлой травой. Останавливаться и проверять, правда ли это был человек, не стали. Была одна деталь, от которой по позвоночнику Ионы сбежал зябкий холодок, а душу вдруг затопила безнадёга: совершенно отчётливо было видно, что у лисиц, которые пали, кажется, совсем недавно и не были ещё тронуты тлением, глаза закрыты бельмами. И та лисица, которая нарвалась на них у широкого оврага и, заскулив, бросилась наутёк, тоже явно была слепа. Во всяком случае, она один раз упала, запнувшись о какую-то корягу, и один раз наткнулась на дерево. Облезлая, грязная и неимоверно тощая, она, кажется, доживала последние свои часы. Люди проводили её настороженными взглядами и растерянно переглянулись. И только дурачок Чиполлино улыбался, ничего не замечал и всё бубнил что-то себе под нос.

– Слепая, – многозначительно произнёс Ездра, останавливаясь.

– Они тут все слепые, – Иона кивнул на труп енота, валявшийся неподалёку. Из оскаленной пасти с мелкими зубами вывалился обрубок языка, будто откушенного в предсмертной агонии. Остекленевшие глаза были затянуты белой плёнкой.

Подтянулись остальные, собрались в круг. Чиполлино присел на корточки возле мёртвого енота и, развесив мясистые губы, что-то бормоча, созерцал его и гладил пальцами грязную свалявшуюся шерсть, сбивал с неё снежную корку.

– Слепая лиса, слепой енот, слепые вороны… – Ездра перевёл взгляд на психолога. – Как сие объясняет наука?

Женщина пожала плечами и зябко поёжилась под едким взглядом Кундри.

– Это проявление каких-то подспудных страхов спящего, – сказала она не слишком-то уверенно. – Или скрытых комплексов. Или это его излюбленные символы. В любом случае, психика его… нездорова.

– Что за излюбленные символы? – спросила Кундри.

– Ну, понимаете… как бы вам это объяснить… У каждого человека есть своя система символического обозначения. Например, для одного символ любви – это цветок, поставленный в пустую бутылку, в которой нет воды. Таков его опыт любовных отношений или такова эмоциональная окраска, образ, порождаемый в его сознании словом «любовь». При этом совсем необязательно, чтобы в его жизни был опыт несчастной любви, просто он так видит, чувствует, представляет, он смиряется с тем, что любовь преходяща. Для кого-то символ, скажем, тоски и безнадежности – догорающая свеча, а для кого-то – старая мельница со сломанными крыльями. Смертельную болезнь может символизировать запах старого белья, хранящегося в бельевом шкафу годами, а беспочвенный страх – слепой енот. В общем, это трудно объяснить, всё это глубоко индивидуально и бесконечно вариативно.