Джонатан Троппер - Дальше живите сами

— Перед смертью ваш отец пожелал, чтобы его семья после его ухода в мир иной отсидела шиву.

— Он же был на наркотиках, чтобы снять боль, — вступает в разговор Венди.

— Он мыслил совершенно здраво. — Щеки Стояка потихоньку багровеют.

— А еще кто-нибудь слышал, как он это сказал? — интересуется Филипп.

— Филипп, — одергивает его Пол.

— Что? Я просто спрашиваю. Ну, вдруг Сто… Чарли чего-то не понял.

— Я все прекрасно понял, — сухо отвечает Стояк. — Мы обсуждали это довольно долго.

— Я не ошибаюсь, что шиву иногда сидят всего три дня? — говорю я.

— Точно! — восклицает Венди. — Ты прав.

— Нет, не прав! — кричит Стояк. — Само слово «шива» означает семь. Семь дней. Потому траур и называется шива. И ваш отец именно об этом и просил.

— В магазинах все пойдет вразнос, если я просижу тут семь дней, — говорит Пол. — Папа никогда бы такого не предложил.

— Послушай, Чарли, — примиряюще говорю я, шагнув к нему поближе. — Ты свое дело выполнил, волю отца нам сообщил. Мы теперь это между собой обсудим и придем к какому-то согласию. Если будут вопросы, мы тебя обязательно позовем.

— Прекратите!

Обернувшись, мы видим на пороге гостиной маму и Линду.

— Так хотел ваш отец, — сурово говорит мама, входя в комнату. К этому моменту она уже сняла пиджак, оставшись в блузке с глубоким вырезом, обнажавшим ту самую, знаменитую ложбинку меж грудей, из-за которой нас так дразнили в школе. — Он был далеко не идеален, он не был образцовым отцом, но он был хорошим человеком и всегда делал для вас все, что мог. Кстати, вы в последнее время тоже не были образцовыми детьми.

— Мам, ну что ты? Успокойся, — говорит Пол, упреждающе подняв руку.

— Не прерывай меня. Ваш отец умирал целый год, практически целый год. Сколько раз вы, каждый из вас, его навестили? Я знаю, Венди, Лос-Анджелес — не ближний свет. Да и у тебя, Джад, сейчас не лучшие времена. А уж ты, Филипп… Одному Богу известно, где тебя носило. Будь ты на войне в Ираке, я бы хоть знала, где ты… Короче. Отец высказал предсмертную волю, и мы отнесемся к его воле с уважением. Мы все. Да, тут будет тесно, неудобно, мы будем действовать друг другу на нервы, но на ближайшие семь дней вы снова станете моими детьми. — Она подходит ближе и улыбается. — Бросайте якоря.

Резко развернувшись на каблуке-шпильке, мать плюхается на один из низких стульчиков.

— Ну, — говорит она. — Чего ждете?

Мы молча садимся — надутые, обиженные, точно группа проштрафившихся школьников.

— Хмм… миссис Фоксман, — откашлявшись, произносит Стояк. — Шиву предпочтительно сидеть не в парадной обуви.

— У меня плоскостопие, — парирует мать, смерив Стояка взглядом, острым как бритва. Таким взглядом впору без ножа делать обрезание.

Мои родители крепко держались лишь одной, поистершейся за века еврейской традиции: собирали семью на праздник Рош а-Шана. Едва лето начинало подвядать, превращаясь в осень, у каждого из нас раздавался звонок — не с приглашением, а с требованием приехать, — и все мы слетались в Слепую Кишку, чтобы ворча сходить на службу в синагогу, поругаться из-за спальных мест и высидеть обильный праздничный обед, причем кто-нибудь непременно выскакивал из-за стола и пулей вылетал из дома. Это тоже вошло в традицию. Чаще всего не выдерживали Венди или Элис, хотя, как сейчас помню, однажды из-за стола выбежала Джен, потому что отец, изрядно принявший на грудь, сказал ей вдруг, без всякого повода, что наш умерший сын не считался бы евреем, поскольку она, его мать, — не еврейка. Джен тогда швырнула в отца тарелку и убежала, но никто ее не осудил: ведь прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она родила мертвого ребенка. «И что на нее нашло?» — удивился отец. В итоге все сложилось даже удачно, так как Джен настояла на немедленном отъезде и я оказался избавлен от нудной многочасовой службы в синагоге, куда все мы должны были пойти наутро. Обычно к концу такой службы размеренное блеяние кантора Ротмана изводило слушателей до такой степени, что мне, к примеру, хотелось пасть ниц и признать Иисуса Христа своим Богом и Спасителем.

Элис и Трейси помогают Линде на кухне. Хорри ушел — Пол отправил его в магазин, доделывать дела. Магазин в Элмсбруке — флагман всего бизнеса, он работает без выходных до девяти часов вечера. Барри наверху, смотрит с Райаном видак. Поэтому в гостиной остались только скорбящие на низеньких стульях, все пятеро. И чувствуем мы себя глупо и неуютно.