— Видеть тебя не хочу. За год можно было хоть раз позвонить? Забери свой коньяк. Я к нему не прикоснусь. Поставь бутылку на стол. Что она прилипла к твоей руке? Ладно, иди сюда, я тебя поцелую.
Врагов у него тоже много. Как-то секретарь Союза писателей Марков сказал ему:
— Стареешь, Поженян.
— А что? — обрадовался Гриша. — Читал мою подборку в «Литературке»? Мудрее становлюсь?
— Да не в этом дело. Целый месяц на тебя никто не стучит.
Боятся Григория Михайловича начальники. Особенно перед съездами. А что, выйдет на трибуну, у него язык, как бритва.
Обычно за неделю до ответственных собраний приезжают к нему домой секретари.
— Как живешь, Гриша? Может быть, чего надо?
— Надо. — Поженян не пропустит случая. — Надо помочь Оле Бергольц. Позор! Такой поэт живет в ленинградском подвале. У тебя, небось, в гараже условия получше.
Побаивались его всегда и время от времени убеждались, что не напрасно.
Сидел как-то Гриша в ЦДЛ со своим другом писателем, который был во время войны боевым летчиком. Даже Героем Советского Союза. Во, заглавных букв. Даже встать хочется.
В конце войны этому летчику даже вторую Звезду присвоили. Но не выдали. И даже чуть первую не отобрали. А дело было в том, что его однополчанин, как-то подвыпив, стал в столовой поносить будущего писателя.
— Никакой он не герой, а, как все евреи, немного трусоват. Просто у него дружки есть среди начальства, вот награды на него и сыплются с неба.
Отважный летчик, когда узнал об этих словах, бросил обидчику под ноги перчатку. В редких случаях во время войны летчики вызывали друг друга на дуэль. Шли в воздухе навстречу друг другу — на таран. Проигрывал тот, у кого не выдерживали нервы — и он в последнюю секунду взмывал вверх. Но чаще дуэль выигрывали оба, но уже посмертно.
После очередного боя, возвращаясь на базу, над аэродромом они и пошли друг на друга. Все летчики на земле знали, что происходит в небе и, затаив дыхание, наблюдали за этим смертельным поединком. Тот, кого обидели, и не собирался уходить от столкновения. Его противник в секунде от смерти ушел от нее.
Обоих летчиков наказали, но когда еврей-дуэлянт входил в столовую, вся эскадрилья вставала и торжественным молчанием приветствовала штрафника.
И вот спустя тридцать лет после войны сидели в ресторане ЦДЛ два друга Григорий Поженян и писатель — бывший военный летчик.
И как раз в это время было очередное обострение еврейского вопроса в нашей многонациональной стране. А у нас ведь так — общество на некоторые вещи реагирует мгновенно. Стоит верхам осудить Израильскую агрессию, как на заборах одно ругательство из трех букв заменяется другим, тоже из трех — жид! Государственный антисемитизм подогревает бытовой и наоборот. Батюшка-царь разрешил бить — как не ударить!
Неподалеку от Гриши и его отважного друга за столиком пировала шумная компания хмельных прозаиков-патриотов из журнала «Наш современник». Молодым инженерам человеческих душ не терпелось проявить свой патриотизм. А тут как раз случай представился. Мимо проходила жена известного русского писателя еврейской национальности, кстати украинка. Один из современников выставил вперед ногу, преградив ей проход между столиками, и громко сказал: «Жидам проход воспрещен!» Ихние современники выразили всеобщее одобрение.
— Ну, — сказал Гриша прославленному летчику, — по-моему, это касается и тебя. Перчатка есть?
— Тише. Тише, Гриша. — Прошептал бледнея писатель. — Сейчас не время. Мы с ними еще разберемся.
— Нет время! — поднялся от стола Поженян.
Своей маленькой, но цепкой, как клещ, пятерней он схватил патриота за шиворот, поднял его над стулом и глазами командира разведчиков Уголька посмотрел на всю кампанию, которая враз притихла.
— Ты, мудак! — громко произнес Гриша, чтобы слышали все, кто был в ресторане, и до сих пор делал вид, что не замечает происходящее за черносотенным столиком. — Если ты сейчас же не извинишься перед этой женщиной, мне придется сделать с тобой то же самое, что я сделал вчера с Фирсовым.
— Извините. — Просвистел сотрудник оголтелого журнала.
Однако, Поженяну этого показалось мало. Он почувствовал, что спектакль его приобретает историческое значение, вроде того прихода на руках к ректору.
— А теперь извинись, мерзавец, перед Генрихом Гейне, Альбертом Энштейном и Иисусом Христом. — Прогремел он.
Гриша, как всегда, трагедию превращал в фарс. Ресторан громко смеялся. К Поженяну подошел пьяный Женя Лучковский.
Читать дальше