Рудольф Ольшевский: Железный характер

— Задний ход! — командует капитан Гарагуля. Слышится озабоченный вопрос в динамике. — Выполняйте приказ капитана. Задний ход! — приказывает Анатолий. — Отдать швартовые!

Немцы, зафрахтовавшие судно для кругосветного плаванья, высыпают на палубу. Они испуганы. Что заставило капитана вернуться к причалу? Террористы? Пожар в трюме? Пробоина в днище?

Крепятся канаты. Со скрежетом ползет вглубь цепь якоря. Все начальство порта у трапа.

— Ко мне никого не допускать! — голос капитана всех повергает в недоумение.

Он поворачивается ко мне.

— Читай! — спокойно говорит Толя.

С Анатолием Михайловичем Гриша познакомился в госпитале в середине войны. Оба отходили от смертельных ранений. Может быть, если бы лежали врозь, то не выжили б. К жизни выкарабкивались так, будто в одной связке лезли в гору. Один тянул другого.

Половина московского Союза писателей по записке Гриши побывали на «Грузии». «Подателю сего письма выдели люкс с холодильником и девочками. Бесплатно. Григор.» У меня тоже было такое письмо.

Закончился наш очередной бархатный сезон в доме творчества в Пицунде. Мы лежали на раскаленной гальке. Завтра утром Гриша улетит в Москву. Послезавтра мне нужно будет добираться теплоходом до Одессы. Билетов у меня пока нет.

— Если «Грузия» в Сочах, проблем не будит, — ворчит Гриша недовольный тем, что я раньше не сказал ему, как буду добираться домой, — люкс с холодильником твой. Если нет, придется идти к начальнику порта. А это такая сволочь, сталинист, круглый кретин.

— Зачем же я к нему пойду?

— За билетом. Раскроешь двери пошире и басом, погромче скажешь: «Сталин наша гордость и полет! Эй ты, жопа с ручкой, дай билет до Одессы.»

— Гриша, не валяй дурака.

— Я настраиваю тебя на нужный тон. Будешь мысленно произносить это. А твой текст должен быть такой: «Я — известный писатель-маринист. Мне позарез нужна каюта до Одессы.»

И вот я в накуренном кабинете начальника порта. Конечно же, никакой распахнутой двери. Чувствую, что бас у меня тоже не получается. Воображаю себя Поженяном, но это не очень-то получается. В кабинете людно. Все курят и говорят по-грузински. В потоке восточной речи проскакивает русский мат.

Как маленькая баржа в тумане шныряет между большими белыми пароходами, так я обхожу блистательных подчиненных местного короля, протискиваясь к его дубовому двухтумбовому трону.

— Я писатель-маринист. — Пищит кто-то во мне вместо меня.

Морской король заинтересованно поднимает на меня глаза. Гоги, — говорит он одному из своих помощников, — забэри к сыбе всэх. Я подумаю, что будим дэлать.

Кабинет мгновенно пустеет. Дым тоже рассеивается. Начальник головой кивает мне на стул.

— Колешься или нухаешь? — спрашивает он меня без всяких предисловий.

Я недоуменно смотрю на него.

— Ну, ты говоришь, писатель морфинист. Я тебя и спрашиваю — колешься морфием или нюхаешь кокаин?

— Да вы что? Я пишу о море. Маринист — это от моря. Айвазовский. Понимаете?

— А, в этом смысле? — разочарованно говорит он. — Тогда прычем тут я? Пиши себе.

— Мне нужен билет до Одессы. — Выпаливаю я и добавляю.

— По морю.

— Через час. В пятой кассе. Трэтим классом. — Я его больше не интересую. Он набирает номер. — Гоги, веди их всех ко мне. — И следует слово по-грузински. Очевидно, ругательство. В мой адрес.

Гришка бы сейчас показал ему этого Гоги. Я слоняюсь по порту. Нужно убить целый час. И вдруг у пирса прямо передо мной, как по велению Поженяна, вырастает теплоход «Грузия». Солнечные блики, отскакивая от воды, прыгают по белому борту. У трапа дежурный матрос в сияющем белом костюме тоже похож на солнечный блик.

— К капитану, к сожалению нельзя. Анатолий Михайлович болен. Высокая температура. Могу пропустить к замполиту Антипину.

— К замполиту не надо.

Огорченный, я отхожу от трапа.

— А зачем вам капитан? — кричит мне вслед матрос, нарушая все уставы.

— Да так. Привез ему привет от его друга. Писателя.

— От Григория Михайловича? Что ж вы сразу не сказали? Подождите здесь, я сбегаю к кэпу.

Через минуту я захожу в горницу к князю. Такой показалась мне каюта капитана. Загорелый, подтянутый, седой человек сидит на кровати. Чувствуется, что у него жар. Но даже сейчас сверкающие его глаза полны любопытства. Все на нем светится — и легкая одежда, и белая голова, и улыбка, и голос.

Большой зеленый попугай тоже оживился с моим приходом. Он сел на плечо Гарагуле и испугал меня осмысленностью вопроса: