Филип Рот - Заговор против Америки

Меж тем из домов уже высыпали мальчики моего возраста, потрясенные драматической развязкой «Уорлд сириз». Но имя Куровски замерло у них на устах, когда Здоровый принялся орать всем и каждому: «Живо берите биты! Началась война!» И войну он имел в виду отнюдь не с Германией.

К вечеру каждая еврейская семья на нашей улице забаррикадировалась за наглухо запертыми дверьми, в каждой квартире ни на мгновение не выключали радио, стараясь не пропустить ни одной сводки новостей, и люди беспрерывно названивали друг другу, объясняя, что на самом деле Уинчелл не сказал луисвиллской толпе ровным счетом ничего оскорбительного и начал выступление словами, которые нельзя расценить иначе, кроме как публичный призыв к гражданскому сознанию и самосознанию: Дорогие дамы и господа Луисвилла, штат Кентукки, гордые жители уникального американского города, являющегося родиной величайшей конной породы во всем мире и местом, где родился первый в истории США член Верховного суда из евреев… — но прежде чем он успел произнести имя Луи Д. Брандейса, Уинчелла свалили наземь тремя выстрелами в затылок. Согласно второй сводке, переданной через несколько минут после первой, убийство произошло всего в нескольких ярдах от одного из самых элегантных административных зданий во всем Кентукки — от здания Суда штата в античном стиле: с широкой каменной лестницей, ведущей к портику с великолепными колоннами, и с величественным памятником Томасу Джефферсону чуть на отлете. Судя по всему, смертельные выстрелы были произведены как раз из здания суда — из одного из больших, строгих, с правильными пропорциями, окон фасада.

Моя мать начала делать первые звонки, едва вернувшись из магазина. Я подстерег ее у дверей, чтобы прямо с порога рассказать об Уинчелле, но она уже и сама знала ту малость, которую успели передать по радио, потому что сначала жена мясника позвонила в лавку рассказать мужу о трагедии, как раз когда он заворачивал купленное моей матерью мясо, а потом она собственными глазами увидела людей, в смятении мчащихся по улице домой, чтобы поскорее очутиться за двумя запорами. С мужем ей связаться не удалось, потому что его грузовичок еще не доехал до рынка, и, разумеется, она беспокоилась за моего брата, который опять куда-то запропастился и, скорее всего, должен был появиться, стремительно взлетев по лестнице черного хода, только к самому ужину. Да еще успеть помыть руки, соскребая с них дневную грязь, и оттереть щеки от губной помады. Что ж, оба выбрали самое неподходящее время для того, чтобы оказаться вне дома, не на связи и вообще неизвестно где, — и тем не менее мать, не выложив и не распаковав покупки и никак не выразив собственной озабоченности, первым делом сказала мне:

— Дай-ка мне карту. Дай-ка мне твою карту Америки.

В первый том энциклопедии, проданной нам каким-то коммивояжером в тот год, когда я поступил в школу, была отдельно вложена огромная раскладная карта северо-американского континента. Я выскочил на веранду, где на полках стеллажа с бронзовыми «уголками», представляющими собой профили Джорджа Вашингтона («уголки» эти мой отец купил в Маунт-Верноне), размещалась вся наша домашняя библиотека: шеститомная энциклопедия, Конституция США в кожаном переплете (которой отца премировали в «Метрополитен лайф») и полное издание словаря Уэбстера, подаренное тетей Эвелин моему брату на десятилетие. Я раскрыл карту, развернул ее на покрытом клеенкой кухонном столе, после чего моя мать, вооружившись увеличительным стеклом, подаренным мне родителями на семилетие вместе с, увы, утерянным, но не забытым и не восполняемым ничем другим филателистическим альбомом, разыскала в северной части центрального Кентукки пятнышко, которым был обозначен город Данвилл.

Буквально какое-то мгновение спустя мы с ней вернулись к телефонному столику в прихожей, над которым на стене висела в рамочке еще одна из отцовских наград за успехи на страховом поприще — выгравированный на меди текст Декларации независимости. Телефонная служба в округе Эссекс появилась каких-то десять лет назад — и, должно быть, добрая треть жителей Ньюарка еще не обзавелась телефонами, а большинство тех, у кого они были, звонило исключительно по городу, так что междугородние переговоры по-прежнему казались если не чудом, то чрезвычайно редкостным явлением, — не только из-за того, что в семьях с достатком вроде нашего такие траты не могли быть каждодневными, но и просто потому, что мы не понимали, хотя бы в общих чертах, как все это устроено технически.