Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Маленький Нури взволнованно заговорил о том, что кругом множество раненых и все они стонут и взывают о помощи. Он судорожно вцепился в руку Гордона. — Пойдем, ты должен помочь им. Нужно помочь. Смотри… — Там и сям среди обломков и мусора шевелились жалкие, полуживые тела. — Смотри, Гордон! Смотри, что мы наделали!

Гордон с бешенством повернулся к маленькому сыну пустыни, но такое горе было в кротких глазах Нури, что гнев Гордона сразу утих и он только устало вымолвил: — И ты туда же, дурачок? Теперь ты будешь донимать меня попреками?

— Нет, нет, господин. Но смотри! Смотри!

— Я вижу все! — закричал Гордон. — А ты, если тебе хочется плакать, поищи себе для этого укромный уголок. В пустыню ступай, к своим верблюдам.

Маленький Нури поцеловал его руку и стал просить прощения, но Гордон только велел ему найти Минку и согнать в одно место разбежавшихся верблюдов, пока не случилось новой беды.

Гордон уже отправил людей навстречу Хамиду — предупредить его и поторопить; было ясно, что рано или поздно весть о случившемся дойдет до Бахраза и оттуда вышлют самолеты (если только это возможно) или даже станут подтягивать войска с окраины. Нужно было собрать оставшихся людей, перенести раненых в безопасное место, нужно было взяться за наведение порядка, пока накапливавшаяся внутри тупая горечь не парализовала его энергию. Тут он вспомнил о Фримене, которого взяли с собой, чтобы не оставлять без присмотра, и решил, что Фримен ему пригодится для оказания помощи раненым: от него, во всяком случае, будет больше толку, чем от обезумевших арабов.

Оказалось, что Фримен уже принялся за дело и с лихорадочной поспешностью устраивал пост первой помощи в верхнем конце аэродрома, где стояли бараки. Ему помогал Мустафа, сборщик налогов, — вдвоем они перетаскивали раненых и укладывали их аккуратными рядами на скользком от крови полу веранды перед офицерской столовой. Фримен действовал ловко и проворно, а учтивый Мустафа проявлял солидную заботливость, встречавшую отклик у раненых; они вместе с ним вздыхали и вместе с ним взывали к судьбе. Мустафа успокаивал их растревоженные души, а Фримен старался дать покой истерзанным телам, и это зрелище так умиротворяюще подействовало на Гордона, что он даже нашел в себе силы улыбнуться.

— А, это вы! — увидя Гордона, сказал Фримен, и в его тоне звучало чисто английское омерзение к тому, что произошло. — Слушайте, пришлите мне на подмогу кого-нибудь из ваших головорезов. Какой ужас все, что здесь творится! Это так выглядит ваша идея в действии?

Ни разу до сих пор с Гордоном не бывало, чтобы ему захотелось убить человека из личных побуждений, из неудержимой ненависти к этому человеку. Даже Азми не вызвал в нем такого желания; но ведь Азми не пытался бередить его совесть. Одно дело было, когда упреки исходили от своих же людей, и совсем другое — стерпеть нечто подобное от Фримена. Это оказалось свыше его сил.

— Английское чистоплюйство заговорило! — сказал он Фримену и прибавил крепкое ругательство. — Слишком много здесь, в Аравии, англичан, которые ведут себя так же, как вы, Фримен: вмешиваются в политические дела арабов, затевают заговоры и контрзаговоры и устраивают себе романтическую забаву из чужой жизни. Да, да, да, именно забаву! — закричал он. — Вы никогда не произносите резких слов. Никогда не берете револьвера в руки. Но где-то льется кровь, и в конечном счете она льется по вашей вине. Все это ваша работа, Фримен. Вы виноваты в том, что здесь разыгралось. И пусть именно я — я! — дал пролиться всей этой крови: это все же лучше, чем, как вы, быть повинным в убийстве, не замарав рук. — Его вдруг самого до того ужаснуло сказанное им, что он закричал на Фримена, чтобы тот не трогал бахразских раненых. — Пусть лучше умирают, но вы не прикасайтесь к ним, — сказал он. — Уходите прочь, Фримен, или здесь произойдет еще одно убийство, в котором уж наверняка будете виноваты вы.

Гордон все еще держал в руке свой английский револьвер, и эта рука дрожала.

— Очень рад, что у вас имеется револьвер, Гордон, — сказал Фримен без каких-либо признаков испуга. — Он хорошо символизирует ваши убеждения, и я предпочту получить сейчас пулю в голову, чем хоть на шаг отступить перед ним. — И он снова занялся ранеными, презрительно повернув Гордону спину.

С минуту Гордон взвешивал револьвер на ладони, словно обдумывая, приводить ли в исполнение свою угрозу, потом он покачал головой и сказал: — Нет, Фримен, убивать вас мне противно. Я думаю, вас ждет другая судьба.