Владимир Костин - Что упало — то пропало

Шапка свалилась с его головы и покатилась к Крылову.

Крылов подобрал ее, засунул за пазуху и торопливо зашагал к автобусной остановке.

Форсункин лежал в сгустившейся темноте, неподвижный, как забитое морское животное.

В жарком вагончике, растянувшись на топчане под горловое пение и бормотание Дымкова, Крылов смотрел на раскаленную спираль «козла» и думал. Возмездие осуществилось само собой, помимо его усилий, и ничего героического, мужского, красивого, легендарного он не сделал.

Форсункин лишил его возможности совершить поступок, говорить: я смог, я прошел поворот, поднялся над собой. Прихватить шапку мог любой чуткий пешеход. Что упало — то пропало. Зря я, что ли, горбатился всю сознательную трудовую жизнь, сказал бы он себе, имею право.

Битва в пути откладывалась. Какое разочарование!

Крылов протянул руку, достал из рукава шапку и перевязал тесемки по-своему, плоско. От шапки едко пахло фруктовым шампунем. Он еще и голову моет! Надо будет заменить подкладку.

— У нас какая рыба? — говорил Казаков — Утомительная, у нас и за хорошую уху надо примерзнуть. Вот у остяков в Иванкине — рыба, в Нарыме — рыба. На Чулыме вставай на песок где придется — и нанизывай щук, хотя бы.

— У вас еще озера есть, вполне подходящие, — сказал Крылов.

— Это караси-то? — пренебрежительно сказал Казаков — Позор на мой лысый череп.

— Карась — рыба умная, — сказал Крылов, — никогда не вымечет всю икру сразу. Мечет ровно столько, сколько прокормит данный водоем. Остальное в загашнике держит. Задохнулись мальки, подъела щука — подметнет еще, до нормы.

— А мне-то с его ума какая сласть, — сказал Казаков, — если он костлявый?

Такси заезжало в крыловский двор.

— Остановись! — приказал Крылов — Посмотрим.

Под утренней метелью у подъезда играла в снежки и радовалась жизни большая компания. Догуливала. Крылов пересчитал людей: тринадцать человек, чертова дюжина. На скамейке, рядом с песочницей, стояло несколько бутылок, стаканчики, какая-то закуска.

Крылов приспустил стекло. Строевы, Ложниковы, Бронниковы, Стахановы, Неелов с той девушкой, Люба, Маша и… тот юный юрист с Любиной работы!

Подавали «на стремя», вернее, уже поддавали «на стремя». Нееловская девушка наблюдала за Смородиной отстраненно, перебирая озябшими ногами, а Неелов вальсировал с Дусей Стахановой, бросая на девушку выразительные взгляды. Его швыряло из стороны в сторону, Дуся хихикала, а девушка морщилась.

По какому такому поводу? — подумал Крылов — в нашем календаре нет этой даты.

Высокий юный юрист пристойно обнимал за плечи Машу, и, слушая его речи, она вся светилась, по-другому не скажешь. Дождалась принца!

Отвратительно, больно, — переключился на Машу или подбирается к Любе? Как он сюда попал вообще?

— Некрасивая, а миленькая, — сказал Казаков.

— Закрой рот, — сказал Крылов. Что же Маша так довольна, так льнет к этому прохвосту? Она же слышала о нем!

Смородина обступила скамейку. Мужчины пили водку, женщины — вино, и Маше налили, и она, счастливая, выпила, не дожидаясь старших.

«Когда я вчера подбирал шапку, они должны были поднять первый тост», — сообразил Крылов, это показалось ему важным. «Сестры Лисициан» — Таня и Зоя — стройно, стильно запели:

И под это пение, бросив свою шапку в снег, Люба станцевала соло что-то причудливое, с выбрасыванием ног и наклонами головы. Она была невыносимо привлекательна. Крылов заметил, что юрист отвел взгляд.

И пришлось Крылову вспоминать, что его великий пост затянулся, что эту женщину, скорее всего, ему обнимать не придется. «Но ни за что не сдамся, сказал он себе, мы еще повоюем». А с кем, за что?

— До чего аппетитная дама, — сказал Казаков, — мне бы такую!

Крылов наконец сообразил, что Смородина собралась по поводу его отъезда в командировку. И хорошо если только по этому конкретному поводу.

— Поехали, — сказал он Казакову, — поехали отсюда!

— …Вот оно что! — протянул прозревший таксист и, помрачнев от неловкости и от приступа жалости к Крылову, стал разворачивать машину.

Крылов оглянулся: в хлопьях снега, стремительно уменьшаясь, люди во дворе превращались в игрушечные фигурки, в кукол, колеблемых невидимой рукой свыше.

Метель унялась к ночи, небо очистилось, воздух замер, задумался. Яркая, сливочная, словно ребенком нарисованная Луна уже проводила последний самолет и успела встретить его в Москве, там, наверное, бледная, заплесневевшая в виду столицы.