Владимир Костин - Что упало — то пропало

Сегодня вечером собиралась Смородина, и Крылов, жалея, что он недостаточно голоден, ждал друзей Бронниковых, чтобы отправиться с ними на день рождения к друзьям Ложниковым. Последние зримые приметы молодости потерял этот человек, полный, потеющий, лысеющий, в очках с пухлыми линзами. Жена могла его утешить только тем, что он похож на одного известного ученого, может быть, нобелевского лауреата. Жаль, что имени этого ученого она никак не могла вспомнить.

Крылов сидел у окна, с вымытой головой, в свежем белье, и задумчиво обнюхивал свои ладони, которыми он растер по щекам дорогой французский одеколон. Аромат ему нравился, хотя одеколон жена купила против его воли. И назывался он «Френч-канкан» — подозрительно.

Моменты нового быта — дорогие одеколоны, сотовые телефоны, телевизионные пультики, такси по свободному вызову и прочее — льстили ему, но и как-то беспокоили: не в чужое ли время он забрался, мальчик, любивший серые бутерброды с маргарином, донашивавший за старшим братом пальто и брюки? Не пришлось бы однажды дорого заплатить за все эти сказочные вещи. Странно, до раздражения, сочетаются такой одеколон и электрическая соковыжималка с тем, что бывают дни, когда они всей семьей сидят на макаронах с остатками кетчупа.

Сейчас настроение у него было вяло-хорошим. Например, человек получил квитанцию на средненький перевод, но еще не сходил на почту за деньгами.

Жена Люба уехала помогать Ложниковым в обед. Именинница Маша, папина Лободина, была ее ближайшей подругой со студенчества. Две веселых беззубых девчонки из обских сел, они познакомились при поступлении на факультет и потом все пять лет прожили в одной комнате общежития в согласии и доверии. Как тогда водилось, у них были общие кошелек, косметика и каша. Можно не сомневаться: когда Люба ходила на первые свидания к Крылову, она надевала Машины сиреневый батник и серьги, когда Маша ходила на первые свидания к Ложникову, она надевала Любины туфли. Так и дружат тому уж тридцать лет.

А то кино, в котором всесторонне воспеты их близнецы, закончилось навсегда; в текущих поколениях твердое, теплое, как печной кирпич, слово «подруга» налилось желатином и остыло.

С тех пор сложилась компания из шести семей однокурсников и их мужей и жен с других факультетов. Вернее, из пяти с половиной, потому что Неелов дважды женился и разводился. Обе его бывшие жены, натуральные жУчки, конечно, совсем не вписывались в общую идиллию, скучали, стреляли чуждыми глазами и наводили тоскливую неловкость на всех и, в первую очередь, на Неелова. Он с досады напивался и надоедал истеричными разговорами о природе и искусстве, назойливо смешивая работу и досуг. А надо бы их разделять. Вдобавок Стаханов, чувствуя некое право, начинал по-гусарски ухаживать за жУчками, что претило всем, и даже его кроткой жене Дусе. Она смущалась.

В общем, когда Неелов разводился, погода улучшалась — в семье должен быть один урод, и эту обязанность он и без жен исполнял исчерпывающе.

Согласно календарю, они под кругом небесным ездили друг к другу в гости по кругу земному. В каждом доме было свое тепло и свой скелет в шкафу, свои развлечения и свои странности. Согласно закону сплошного накопления. Но гуляли — болтали, пели, выпивали везде хорошо, по-студенчески, до погружения, и много, много лет сохранялся обычай ночевания в гостях и утреннего закусывания с прощальным подаванием «на конскую морду» и «на стремя». Смеялись как следует, охотно, на месяц вперед.

А глинтвейн в большой кастрюле на балконе посреди зимы! Эту священную — зеленую эмалированную кастрюлю, облупленную, исцарапанную, когда-то вместе с родительской капустой приволокла в общежитие Маша Лободина. Ее, как штандарт, как переходящее народное божество, носили по праздникам из стойбища в стойбище. Она гостила у всех по очереди. Глинтвейн из нее пили кружками с непременным исполнением романсов про весну, любовь, пенье соловья и расставание на росистом рассвете (и уже тысячу раз Неелову было сказано, и все без толку: не ори! Мы поем, а не орем! — есть разница?).

Кастрюля у них шутливо именовалась Чернильницей, Великой Чернильницей. Поэтому и сами их встречи назывались так же. «Ты не забыл, что в четверг у Строевых Чернильница?» «На прошлой Чернильнице мы что-то загрустили». «Наша Чернильница — всем Чернильницам Чернильница».