Владимир Костин - Что упало — то пропало

Крылов молчал. Тень Оксаны Тихомировой не уходила. Паршивая шапка, без которой он прекрасно бы обошелся и которую он теперь будет отвоевывать любой ценой! Он понимал, что возвращение шапки может быть запоздалым и в сущности ненужным. Но надежда оставалась. Другое дело, что сейчас он оставался один, и ему оставалось одно.

Люба зарыдала, громко, тяжело. Как ты мне надоел, опротивел, сказала она. Слава Богу, Маша этого не услышала.

Ночью жена и дочь долго разговаривали на кухне. Они бубнили, камлали своими низкими голосами, включали свистящий чайник, звякали ложечками, утонченно размешивая сахар. Крылов проснулся. Все эти звуки, прежде неотделимые от уюта и согласия, теперь вызывали у него повышенное сердцебиение. Прежде Люба не баловала Машу вниманием. Не шушукалась, не откровенничала с ней. Крылов огорчался: между красавицей мамой и папиной дочерью бегала неутомимая кошка. Но была спокойная уверенность, что это израстется, время затянет царапины.

Однако для того, чтобы они сблизились, объединились сейчас — и объединились впервые, — нужен был сильный внешний раздражитель, и Крылов в тоске догадывался, кто этот их внешний ворог.

Обидно и позорно. Он все стремительней и отчетливей сознавал, что ничтожная история с шапкой — предлог, повод, маленький снежный ком, приводящий в движение многократно перекормленный снегом склон. Что настоящие причины родом из их длинной совместной жизни, казавшейся ему достойно-мерной, обихоженной, полной доверия. Собственная близорукость представлялась ему абсурдной и непростительной.

Для него наступил звездный час — он делал открытие за открытием. С чего ты взял, спрашивал он себя, что честная доцентская бедность вполне устраивает твою семью? Или ты не замечал, насколько задевает Любу и Машу достаток Ложниковых и Строевых, наряды их детей, их отдых в Испании и Греции? (Впрочем, тут самолюбие дыбилось упрямее всего: он честный работник, они должны понимать, что на таких, как он, держится великий университет, что он держит университетскую свечу и за это когда-нибудь будет непременно вознагражден.)

Почему ты был уверен, что добрые, мягкие слова, которых ты, конечно же, не жалел для своих, есть высшее условие семейного лада, а не то, что называется «зубы заговаривать»?

И даже такое. Под подозрением была уже и типичная мужская иллюзия, согласно которой физическая близость с женой гарантирует едва ли не родство душ.

«Выходит, я им навязывал свой суржик, а они делали вид: ништо, терпимо! Так они это видят», — размышлял Крылов.

Полбеды, если счастье однажды изменило. Полная беда — однажды понять, что его никогда и не было, и виноват в этом ты сам.

«Они обсуждают меня и говорят обо мне плохо», — думал Крылов, назло им замерев под жарким одеялом. Ему страстно захотелось, чтобы Маша за него заступилась, вспомнила хорошее. Давно ли она называла его папочкой, гордилась в классе, что он доцент университета, которому иногда приходят письма из Великобритании и Новой Зеландии? Правда, прошло время, и письмами-марками из дальних стран никого не удивишь…

Опять засвистел чайник, бодрый футбольный хулиган.

Крылов встал и подошел к кухонной двери. Он старался идти тихо, как индеец, но пол заскрипел под его колоссальными ногами.

Жена и дочь оборвали разговор и смотрели сквозь дверное стекло, в темноту, скривившись, будто одновременно у них приключилась изжога. Когда он потянул на себя дверь, они невольно вскинули протестующие руки.

И он не стал заходить к этим двум женщинам, чье существование он методично, с присущим ему добродушием отравлял долгие, долгие годы.

Он сделал три шага на месте и услышал Машу: «Он ушел».

Чтобы так сказать «он», нужно век тренироваться, покачал головой раненный навылет Крылов. «Наконец-то им хорошо. А у меня нет ничего, кроме ключа от двери», — подумал он и улегся спать поверх одеяла, назло, наверное, судьбе.

Одиночество, когда тебе под пятьдесят, может оказаться беспросветным. Из той темноты возвращаются редко, и ключ становится не нужен.

Остался последний шанс доказать хотя бы себе — а повезет, и семье — что ты можешь быть правду имущим. Что там лежит на дне ящика Пандоры?

…Витя Хитров — тонкое, надменное лицо, шрам через весь лоб. Одноклассник и кумир Сережи Крылова Витя Хитров, кривоногий мальчик с ипподрома. Он умел собирать вокруг себя ребят, среди них были и восьмиклассники и один (занюханный, откровенно говоря) девятиклассник Игорь, помешанный на Луи Армстронге. Сережа Крылов с детства рос человеком, склонным греться от чужого огня. Дружить с Витей было огромной привилегией, пройти с ним поршнем по школьному коридору было верхом самоутверждения. Чтобы закентовать с Витей, Сережа начал курить сигареты и всегда имел под рукой любимый Витин «Друг». Витя это оценил: ты дружище.