Сергей Рафальский - Сборник произведений

Межу тем война шла своим чередом. Немцы явно проигрывали свою непомерную ставку. Побеждающие союзники, поражая мораль уже отступающей на всех фронтах армии, громили мирное население: бомбили и поливали горящим фосфором все более или менее заметно обозначенные на карте города и городки, вместе со всеми теми им присвоенными «женщинами, стариками и детьми», о горькой судьбе которых еще совсем недавно (при налетых «белых» авиаторов во время испанской гражданской войны) столько горючих слез пролила вся гуманитарная пресса всего свободолюбивого мира. На этот раз гуманисты испугались не на шутку за свою шкуру и окончательно потеряли способность отличать возраст и пол призывной от непризывного. Промышленность, служившая благочестивым предлогом для всей этой демократической резни, страдала, однако, меньше всего: завод Александра Петровича ни разу больше, чем на несколько часов, не останавливался.

Во время бомбардировки — вместе со своим французским отделом, а также невольниками и невольницами других наций — Александр Петрович отсиживался в несокрушимом бункере, который только вздрагивал от разрывов пятитонных бомб.

Но вот дело пошло к занавесу. «Отсиживаться» приходилось все чаще и чаще, и бункер приспособили под постоянное жилье. Сквозь его бетон Александр Петрович слышал, как «музыка войны», меняя содержание и выражение и все время настойчиво приближаясь, превратилась в многочасовую артиллерийскую перестрелку и пулеметную трескотню.

Фронт прошел через городок и, наконец, вступил и в бункер: дверь, которую предусмотрительно не прикрывали до конца, распахнулась от бешеного удара ногой и — на фоне багрового от отдаленных рефлексов, пухлого и плотного дымового облака близкого пожара, облака, как будто нанизанного на огненные нити светящихся пуль, — возникла угрожающая фигура разъяренного бойца. Его слишком широкая каска села набекрень, обмундирование было густо вымазано грязью, а разорванная сверху донизу штанина открывала голое колено, покрытое кровоточащими ссадинами. Держа в одной руке автомат, а в другой гранату, — фигура дикими взъерошенными глазами осматривала поспешно слезающих с нар в тусклом свете ночника французов:

— Кто такие… вашу…?!

— Аlexandre! Alexsandre! — встревоженно загалдели французы. — Иди скорей! Компатриот!

Со смертью в душе (как-никак эмигрант) Александр Петрович вышел из своего угла и объяснил бойцу, что здесь помещаются вывезенные немцами на принудительные работы французы.

Красноармеец еще раз оглядел бункер, как будто проверяя, и показал гранатой на соседнюю дверь:

— А там?

— Женщины работницы, тоже вывезенные принудительно из Польши.

Фигура исчезла, но вскоре перед дверью женщин образовалась очередь стремившихся, по выражению поэта, «звон свой спрятать в мягкое, в женское». Через досчатую перегородку в отделение Александра Петровича донеслись сначала крики, потом плачи и стоны, потом и те и другие стихли, и время от времени слышались только мужские голоса, порой даже не без попыток любовного воркования. Как выяснилось, насиловали только двух, не бывших ни всех моложе, ни всех красивей, но имевших несчастье помещаться всего ближе к двери. Остальных как будто и не было…

Обдумывая впоследствии этот странный факт, Александр Петрович решил, что совестливые бойцы предпочли густо нагадить двум, чем поменьше, но всем. На другой день все кое-как стало утрясаться. Когда одна из девушек с опухшим от слез лицом, передвигая ноги, как драгун после длительного седла, вышла на воздух — на площадку перед бункером — в воротах завода вдруг возник некто, явно из числа ночных посетителей. Лицо несчастной посерело, однако, некто-боец ничего не добивался, а наоборот — положив к ногам своей жертвы трофейные туфли, скромно удалился. Потом так же пришел второй, потом третий — и все с подарками, а один даже привел козу: «Паек у вас, известно, маломочный. Так вот и подкрепление!»

Французы смотрели на все эти явления, как привидение на мышеловку. Их картезианские мозги наглухо заклинились на этом повороте таинственной славянской души. В последней надежде они обращались к своему Александру, но тот лишь пожимал плечами и разводил руками. Уже давно, готовясь к возможным событиям, Александр Петрович твердо решил, что, спасая русскую честь (которой, как он предполагал, придется немало потерпеть), будет всеми силами настаивать перед иностранцами на принципиальном различии между русским и советским человеком.