Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

— Вот и сотри, — сквозь слезы сказала она, отняв от лица ладошки и уже пробуя губы в улыбке.

— Зачем болтать, не собираешься же ты хить на зарплату.

— Собираюсь. Я хочу быть только с тобой.

— Ты молода, меня одного тебе не хватит.

— Хватит. Мне ласки твоей хватит.

Слово ласка в украинском многозначно и в нем преобладает не сексуальный оттенок. Я был обескуражен и, чтобы покончить, жестко сказал: «Оставим это».

Она притихла. Морщась, переменила позу. У нее затекли ноги, она выпростала их, сняла чулки — я завороженно глядел, как из-под черной кисеи появляется молочно-белая кожа (Анна терпеть не может солнца) — и пошевелила ухоженными пальчиками (раз в неделю педикюр, по средам, если не ошибаюсь). Придвинулась ко мне, касаясь теплыми ногами, речь ее текла певуче, а я глядел на ее тяжелые волосы, на кожу в аристократических родинках, на сияющие глаза и силился слушать и не слушал, а думал о том, как это мне в мои-то годы досталось вкушать такой лакомый кусочек.

Когда, устав от непосильного внимания, попытался остановить ее, она замахала на меня руками и привстала на постели. Ее колени утопали в одеяле, но она все равно возвышалась надо мною в своей ничего не прикрывающей кофточке, глаза блестели, губы улыбались, и видно было, что она убеждена своими доводами и не видит возможности их опровергнуть.

— Так? — радостно кивая, спросила она. — Так?

Я отрицательно помотал головой: не так.

Медленно, как в фильмах лучших режиссеров, лицо изменилось. Улыбка потускнела, в глазах, на губах, на лбу накапливалось разочарование, горечь, уныние, наконец, спокойствие. Унылое спокойствие. Надо же, впервые я обратил внимание, какое у нее подвижное лицо.

— Значит, ты меня не любишь, — сказала она.

— В жизни одна смерть и одна любовь.

— Цэ всэ химия, — сказала она, — алэ хай будэ по-твоему. Нэ любы. Я буду любыть. Тильки нэ залышай мэнэ.

— Да я же и так с тобой!

— Нэ так,(сказала она. — Живи зи мною, переходи до мене звидси.

— Из этого подвала я только ногами вперед.

— Ну нехай, ну то добрэ, то я пэрэйду до тэбэ, можна?

— Сюда, в подвал? Анна, ты в своем уме?

И вдруг она бросилась мне на шею и разразилась воплями.

— Ой, звильны мэнэ! Вызволы вид ных! Я з тобою маю гарный секс, и насолоду, и ласку, и добрэ слово, а з нымы прокляття и жах! Воны ж мэнэ за людыну не вважають, з нымы и слова нэ скажешь, и всэ, що з тобою залюбки, з нымы огидно. Ой, врятуй мэнэ, риднэнький, бо ж загыну!

Пытаюсь оторвать ее — куда там! Вжалась мне в шею и орошает слезами.

— Анна, послушай, соте оn, bе геаsопаblе. В смысле, не будь же идиоткой. Ну кого ты выбрала, ну сама подумай?! Почему бы не подыскать что-нибудь понадежнее? Давай поищем вместе.

— Ой, нэ трэба мени иншого!

— Ты все же поищи. Не тот я человек, чтобы тебя защитить.

— Тот, тот! Знаешь, как они тебя боятся?

Так-с! Вот это сообщение…

— Анна, я такой же кобель, как все они.

Она широко раскрывает свои удивительные славянские глаза, и хохочет, и осыпает меня такими поцелуями!.. Но я знаю, возврат к теме неминуем, вплоть до стояния на коленях и битья головой о цементный пол, и твердо говорю:

— Анна, мы не будем вместе.

— Но почему???

— Я люблю другую. Обнимаю тебя, а вижу ее.

— Ничего, привыкнешь и полюбишь. Я для тебя все!..

— Не привыкну. Не полюблю.

— Но почему, почему?

— Ну хотя бы потому что я еврей. Да-да, не смейся. На этой самой земле нас убивали триста лет, вешая с кошками и свиньями. А теперь, если вспоминают об этом, ваш брат говорит с хохлацкой милой хитринкой: «Это ж надо! А кошек и свиней за что?» Я вас ненавижу. И тебя в том числе.

— Ну ты же врешь, ты врешь все!

Это она выкрикнула по-русски, и я взбесился. Вру. Не о свиньях и кошках, это правда. Вру о ненависти, которой не испытываю. Моя реплика из тех, какие создают повод для вражды на всю жизнь, но мне надо защитить себя, и я готов на все.

— В этом городе жило когда-то сто тысяч моих соплеменников и двадцать тысяч твоих. Мои выстрадали это место столетьями. Все они убиты. Те, что пришли за ними, вытеснены в Израиль и еще черт знает куда. А твои жрут клубнику и заселили город так, что не позаботились даже сохранить могилы невинно убиенных. Я ненавижу вас за то, что вы приспособились к этой подлой власти, живете ее жизнью, держите ее, грабите ее…

— Вона мени огидна.

— Ах, как страшно! Это твоя власть. Таких, как я, она унижает. Таких, как ты, поднимает.

— Я им не прощу брата…

— Ну что ты мелешь, при чем тут твой брат…