Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Не зря плавало масляное пятнышко той догадки. Клятый разум, мало радости в твоей искушенности. Так сладко было ошибаться. Все точно. Помню кафе, погоду… Чисто сделано, сохранено для потомства. Не без шпильки в святую святых: «Никто не возразил, что Ленин — гений». Сукин сын!

Застонал я не от этого. Застонал от того, что из кафе повел ЛД домой и показал ему перепрятываемые у меня по просьбе друга, члена Хельсинского комитета, четыре выпуска «Хроники текущих событий» и множество томов всяких песен и прозы. Хранение этого добра оценивалось по тем временам от трех до семи. Но об этом в рапорте не было ни слова.

Ну что, прыгал Балалайка, закрыт вопрос? Мне надо подумать. Да где думать, всетитская конференция через три дня, командировку надо оформить!.. Подумаю, сказал я так, что он мгновенно исчез.

После его ухода я не мог оставаться в своей конуре, выскочил из дома, но бежать некуда было, и я поплелся на кладбище, на столь же одинокие и обгаженные, как жизнь, могилы орлят, львовских мальчишек, остановивших в двадцатом ведомые Кобой банды Первой конной на подступах ко Львову.

Нежное сентябрьское солнце проникало сквозь ветви вековых деревьев и ласкало обосранные могильные плиты. Я счищал с бетонных надгробий тощий солдатский кал расквартированной по соседству воинской части, коей кладбище орлят определено в качестве легитимного сортира — подлый реванш задним числом за просрачку, устроенную орлятами предкам нынешнего титского воинства (и бормотал всего одну фразу. Ты будешь шокирован, Эвент, скудостью моего лексикона, бормотал вот что: «Ангидрид твою перекись борогидрата натрия». Вещества такого, по-моему, не существует, но термин достаточно длинен, элементы его имели отношения к моему инженерному прошлому, плодотворному, в отличие от литературного настоящего. Поймав себя наконец на борогидратном бормотании, заткнулся и пошел, куда глаза глядят, хоть глядеть никуда они не желали. У первого же автомата была густая тень, я остановился и вдруг снял трубку и позвонил ЛД. Ну как, спросил он, доволен? Между прочим, прими в соображение еще вот что: благородство и принесение себя в жертву в пользу ближнего, и вся прочая галиматня (нарочно так выпендривается, хоть и знает верное слово, это он сарказм свой так изливает) вовсе не приводит к тому, что эбщество (опять!), друзья или даже родственники его благородия платят ему тем же, отнюдь. Все ограничивется восхищением его благородия благородством — это в лучшем случае. А в худшем соболезновнием — дескать, что с дурака возьмешь! — и фразами типа «благородство его сгубило» или «так ему было удобно». Словно быть самим собою удобно. Или словно думаешь о том, сгубит тебя благородство или нет, когда делаешь то, что считаешь невозможным не делать. Так что и в будущем рассчитывать тебе не на что. Это ты понимаешь?

Понимаю.

Тогда — зачем ты здесь? Чтобы мучиться вопросами русской интеллигенции (что делать и кто виноват?

Сдавило грудь, и я выдал то, чего не выдал бы под пыткой:

— Кто? Я. Я один. Не мог жить, как другие. Не верил, что другие живут так. Так никто не живет, лишь мы вполовину, остальные вкладывают себя целиком в чувство к супругам, друзьям, детям. В раздаривании себя — смысл жизни. Да, любимый, приди в мои объятия, о любимый мой, вся душа моя и тело (все твое, и нет у меня другой мысли, как жить с тобой и умереть в одночасье!

Я был не прав. Никто так не живет. А я хотел только так. Вопреки проповеди разумности и играм в разные игры. Песнь песней — или ничто. С золотой серединой смириться не мог. Ушел, сохраняя хоть собственное чувство. Ушел, чтобы тебе помочь, чтобы хоть в дружбе состояться…

— И попал на то же. Максималист, может, все дело в тебе? Такая мысль не приходила тебе в голову?

— Гнусное ты и подлое порождение ехидны, — сказал я и поплелся в свою конуру — сесть за машинку и думать. Думать могу лишь за машинкой, иначе скудный разум мой не включается. Наверно, это профессиональное. Большинство инженеров — если они не гении, конечно, — мыслят с карандашиком и бумажкой в руках.

А помыслить было о чем. Информация Балалайки концептуально переворачивала все.

Но я не успел, пришла Анна.

Полноте, поморщится Критик, фрейдеологически на все четыре ноги подкованный. Эта женщина — проекция любого мужчины в живой и, видимо, аппетитной плоти, чудо оживленной Галатеи, а все эти гримасы — кокетство и нагнетание страстей вокруг да около. На самом деле результат очевиден.