Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

— Лишнее? Жену, друзей?

— Зачем сердишься, дорогой? В политике нет ни жен, ни друзей. В политике есть выигрыш-жизнь и проигрыш-смерть.

— Ты проиграешь, Сосо. Все в свое время. Но со страной что ж ты делаешь? Кто пойдет в добровольцы? Лучшие. А кто забьется в щели? Мразь. Думаешь, легче тебе станет управлять? Ни тебе, ни преемникам твоим. С храбрецами вы справляетесь, но с трусами и шкурниками даже ты не справишься, они любому правительству голову скрутят.

— Сумбур у тебя в голове. Сумбур вместо мислей. Политики не мыслят такими мыслями. Политики уничтожают врагов — и баста!

— Москвичи враги? А кто друзья?

— Все враги! Друзья еще не родились! Друзья — те, кто родится, когда врагов не будет и в помине. Новый человек придет на смену старому человеку. Он родится и с пеленок будет петь.

— Что петь?

— Чему научат.

— Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полет?

— А что, хорошая песня, душевная.

— Новый человек будет петь старую песню: «Когда б имел златые горы и реки полные вина».

— Это ты так думаешь, — презрительно сказал он.

— Слушай, а ведь это ты убил украинских командармов. Боженко, Черняка, Щорса…

Он допил чай, поставил стакан на блюдце и сказал в потолок:

— Какие там командармы… Вожаки банд.

— Национальные вожаки. А ты, как народный комиссар по делам национальностей, знал, что украинцы не мечтают быть под рукой Москвы. А в руках вожаков войска. Значит, убрать их, пока пути не разошлись. Убрать, но призыв новобранцев осуществлять под их знамена, словно они жизнь отдали за советскую власть и непоколебимый союз с Москвой. Мертвые не возразят.

— Да, правильно! — Он смотрел на меня с изумлением и заливисто рассмеялся. — Послущай, Шалва, объяснение мне и в голову не приходило! Ты первый мне объяснил. Смотри, зреешь на глазах. Скоро сам наркомом станешь.

— Что стало с теми, кто убил украинских комдивов?

— Их постигла справедливая кара, — покивал он.

— А с теми, кто послал убийц?

— К нему тоже подослали убийц.

— А с тем, кто это задумал?

В глазах его зажглось бешенство.

— В мавзолей положили. — И, насладясь, добавил: — Его судить будешь? Или меня?

— И Чапаева ты прикончил?

— Да ты очумел сегодня, Шалва! — завопил он. — При чем Василий Иваныч с его Петькой, да я о их существовании только из фильма и узнал! Что я, по-твоему, всех комдивов, что ли, знал? Это вообще не моя парафия, это все были кадры Троцкого, он их там назначал, смещал…

И тут меня осенило:

— Вот почему ты уничтожил военных! Кадры Троцкого! Он вождь армии! Как бы не наладил с нею контакт! А ты насаждал тех, кто получал чины из твоих рук — царицынцев и бандитов Первой конной!

Ухмыляется. Редкий случай, когда глубина его подлости оценена.

— Тебе не нужны достойные люди. Тебе подонки нужны. Но война такое дело, для нее нужен первосортный человеческий материал. Она этого требует хотя бы в виде военных и организаторов тыла. Насчет военных ты, конечно, постараешься, чтобы ничья слава не превзошла твою. Но если кто-то тебя обгонит, за его голову я и гроша ломаного…

— Мудришь, Шалва.

— Ну, ты меня поймешь. По окончании революции и гражданской войны твоя слава умещалась в коробочке из-под сапожной ваксы.

Он наклонил голову и уставился. Привык ломать взгляды. Но что мне его взгляд, мне он не вождь. А вот мой взгляд для него кое-что значит. И после полуминутной игры в гляделки он завизжал и затопал ногой.

Я подошел к нему и погладил по волосам. Главнокомандующий, куда деться, надо, чтобы функционировал. Он заворчал, словно цепной пес, которого приласкали, вдруг припал ко мне и заплакал со всхлипом. Он плакал, сцепив зубы, подвывая, и тряс головой, и елозил ею по моему пуловеру, и мутные слезы градом катились из его зажмуренных глаз.

Что ж ты наделал, бормотал я, сам едва не плача, что ты натворил, Сосо, как мы жить будем среди этого отребья и среди этих могил? Черт с ними, с твоими революционерами, они знали, на что шли. Но крестьянство, дворянство, интеллигенция! Нравственность, хлеб, мозг, индустрия, оборона несчастного нашего отечества… Как нам быть теперь?

Он оттолкнул меня и стал молотить себя кулаками по голове. Я схватил его, и он затих, только левая рука, зажатая в моей правой, дрожала.

Вот момент! За кого просить? Сидит ли кто-то с репутацией мага?

— Распусти их, Сосо. Пусть стоят за станками, пишут за своими столами…

Он отвернулся и опустил голову в ладони.

— Сосо…

— Нннэт! — рявкнул он и поднял голову. Желтые глаза смеялись.