Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Кто-нибудь, окатите меня водой. Смочите жесткую корку. Пусть песчинки вздохнут, пусть скользнут друг по другу и выпустят прочь мою преступную душу.

Возникает видение, знакомое по первому умиранию, когда я был маленьким мальчиком. Маленькие мальчики, бедные мальчики, их много на планете, изувеченных, голодных, обозленных и больных. Был я маленьким мальчиком, медленно умиравшим в темной теплушке, ползущей на восток? Было это мучительно? Была икота, от нее сводило внутренности. А вагон болтало по рельсам на лестничной площадке у двери в нашу коммунальную егупецскую квартиру. От лестницы сохранился лишь пандус да кое-где, у самых стен, щербины ступенек, словно в изувеченном рту Варшавского гетто. Квартирная дверь закрыта, за нею обрыв в четыре полноценных этажа. В сводчатом окне с осколками стекол темная синева, в ней колышутся звезды. Они близки и объемны, словно Луна в первой четверти, так же недосягаемы, а лестничная площадка с теплушкой и моим телом плывет по маршруту, не приближающему меня к цели. Понимаю, что это кошмар, на самом деле происходит не то, но мне лень, пусть происходит, пусть плывет, как плывется. Ну, умираю, это ясно, ну и что, нечем дорожить, пусть только мне смочат рот, не могу же я умереть с этим засохшим и застрявшим поперек глотки языком. Смочите мне рот, пожалуйста. Кто-нибудь, пожалуйста, смочите мне рот. Ну пожалуйста. Воды. Кто-нибудь. Умоляю. Глоток. Ну хоть каплю — тяжелую, обтекаемую. Уроните ее мне в глотку. Каплю!

Глухо.

Делаю нечеловеческое усилие. Кажется, что все еще сплю и дело можно поправить, если проснусь. Напрасно. K тому же боюсь шевельнуться из-за копья, пронзившего меня, словно лягушку. Что, хорошо тебе? А тем лягушкам, им хорошо было, пронзенным и извлеченным из прохладной стихии на азиатское солнце? Ну то-то. Это копье, что в тебе, оно то самое. Ты так его затачивал старательно старым напильником, маленький слесарь, а потом правил шершавым речным голышом, и оно прошило тебя гладко, лучше не придумаешь.

Есть жалобы?

Нет, нету. Только попить дайте.

А лягушки? Каково им было на стальном пруте без воды? Зачем ты это делал?

Меня обманули. Сказали, если убивать лягушек, будет дождь. Дождь нужен был всем. Для урожая. Для фронта, для победы. Я хотел вождя… дождя… воды…

Да? Ну, а тех тоже обманули. Пообещали им золотой дождь, если они перебьют, кого велено. И дождь пролился — кровавый. Захлебнись кровью, палач. Не будет тебе воды.

Тогда добейте молотком по голове. Пожалуйста… ДОБЕЙТЕЕЕ!

Еле слышный доносится звук. Стон. С трудом поднимаю веки, скашиваю глаза: кто стонет? Я. Слабо-слабо. А мне-то казалось, стены раскалываются от моего рева.

Лестничная площадка не колышется больше. Исчезла звездная синева. Я распластан на ложе, и раскинутые руки мои тяжелы, как белые карлики. В зарешеченное окошко под потолком вливается утренний свет. После ночи кошмаров свежий августовский день. День моей смерти.

Между прочим, полугода не прошло со времени первого моего поползновения уйти в лучший мир прямо из теплушки, как я сделал еще более серьезную попытку. От нее не осталось в памяти ни боли, ни страха. Помню лишь сонливость, радостные марши (победа под Москвой!) и унылые лица родителей. Сестра не приходила, над нею свершалась судьба, догнавшая ее позднее. А в тот раз мы оба выкарабкались и вошли в цепь приключений военного времени. В пересказе они кажутся смешными. Нам они смешными не казались. По прошествии тридцати почти лет мы с нею пытались вспомнить это под новым углом зрения, с юмором, и действительно смеялись долго-долго, смеялись так, что в конце концов обнаружили себя плачущими в объятьях друг друга.

Смутно помню свои стратегические идеи и планирование бегства на фронт, что имело радикально изменить ход событий на театре боевых действий. Но ясно помню неудержимое желание сестры умереть геройской смертью Зои. Это ужасало даже меня, что уж о маме говорить. Именно ввиду этого я не появился на фронте и не ускорил хода событий летом 43-го года — чтобы не оставить маму одну. А сестру болезнь заставила оканчивать школу. Пока она стряпала обед и убирала убогое наше жилье, я читал ей вслух заданные разделы из учебников химии, литературы и истории. В голове у меня от этого на всю жизнь остался винегрет, зато сестра окончила школу на отлично, и настал час разлуки с наилучшим моим дружком. Она уехала в Москву, а я тут же предпринял новую, хорошо скоординированную попытку покинуть юдоль сию при посредстве целого букета болезней.