Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Утро застает нас за ароматнейшим кофе с чудными эклерами. Все это сервировала на столе с моим досье прелестная девушка в синем строгом костюме. Я прозвал ее стюардесса и внутренне очень себя порицал, находя в форме ее рук и губ сходство с моей феей, хранительницей последних фрагментов рукописи.

Жизнь продолжается, старый сатир! Пьем кофе и обмениваемся мнениями по поводу достоинств национальной кухни, причем Паук с пылом отстаивает французскую, а я превозношу русскую на основе своего интернационального опыта и стараюсь убедить его, что таких дегустаторов, как в России, таких добросовестных, уяснивших важность своей миссии в стране непрекращающегося продовольственного кризиса, не могло быть даже во Франции. Потом в таком же непринужденном тоне обсуждаем возникшую в стране межнациональную ситуацию, чреватую взрывом, которого я не хочу, но опасаюсь.

Не оспариваю вашу компетентность, с сидячим полупоклоном говорит Паук, вы в этом что называется собаку съели, а все же заигрывание ваше с местными националистическими элементами не на пользу украинскому народу.

Сказать ему честно, что в данном случае я думаю лишь о пользе своих несчастных соплеменников? Не стоит.

Конечно, отвечаю в тон ему, территориально и в смысле ресурсов Украина не выдерживает сравнения со всей империей, но что до бытовой культуры и трудовых навыков, то она многим даст фору. Впрочем, независимо от того, что мы думаем, решаться все будет населением регионов.

— Нет! — рявкнул он и грохнул кулаком по столу. Я отшатнулся. Заколотилось сердце. — Это нами решаться будет. И поможете нам вы!

Гляжу и не могу, не в силах возразить. Челюсти сжаты, ком в горле. А где-то за стеной, на улице жизнь, люди, они ходят, смеются, размахивают руками… Почему я, почему опять я, почему всегда я?.. Страх. Откуда? Мне уже не может быть страшно, это позади. Какой дряни они намешали в кофе? Теряю способность сопротивляться!

Зажмурившись, невероятным усилием отдаю обратно кофе, уже не такой душистый, и то, что недавно было чудными эклерами. Прямо на частично рассекреченное досье.

— Дерьмо! — С этим воплем он вылетает из-за стола.

Разгибаюсь. Ну, конец тебе, Паук. Сколько можно? Столько лет. Столько циклов подавления. Такое прошлое. Жизнь прожить — не поле перейти. Жизнь и без того полна усилий. Истина добывается в таких глубоких шахтах. А этот строй нагнал туда веселящего газа, сделал ставку на обмане детей и запугивании родителей, чтобы не раскрыли детям глаза. С тем мы росли, с тем выросли: не мир плох, а мы. Мы улучшимся — и жизнь станет прекрасна. Гражданственность лелеяли себе на беду. Она втягивала нас в конфликты, мы не останавливались. В океане лжи по крупице отцеживали правду. Потомки не поймут, чего стоило докопаться до истины в стране, где, посягая на вселенную, не признавали гения физики, славя предков, убивали лучших современников, воспевая прогресс, растили ретроградов и походя изолгали всю историю. Но чтобы при этом еще и так!..

— Кто дерьмо, полковник? — Часть эклеров и кофе осталась все же в крови, но я справлюсь, тренирован. — Кто из нас двоих?

Лицо его каменеет. В проеме двери возникает конвоир.

— Увести, — бросает Паук.

Коснулась-таки меня эта команда. И когда! В разгар гласности и свободы. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Дверь заперта. На окне решетка. Камера!

ГИМН ТАБЛЕТКЕ. Есть вещи, которых чистюля-литература не упоминает, это ниже ее достоинства.

Но как жили бы диабетики? Что делали бы астматики, ревматики, гипертоники, сердечники, желудочникии и спектр психопатов, от неврастеников до шизофреников?

Ответ: большинство перемерло бы, депрессивные перевешались, агрессивные перестреляли бы оставшихся, а потом покончили с собой. Из чего видно, что таблетка в современной жизни играет роль государственного института.

Скажу больше: что было бы с самими государствами, если бы не таблетки и алкогольные пойла? Но пойлам давно пропеты гимны величайшими певцами, Иоганн Себастьян Бах восславил кофе, а Людвиг ван Бетховен алгоколь. О государствах с нх гимнами и говорить нечего. Почему не воспеть скромную трудягу-таблетку?

История данных конкретных таблеток восходит ко времени моего заточения. В диспансере мне некоторое время предписано было заглатывать лекарства на глазах у бдительно следившего за мною персонала. Действовали таблетки бронебойно, все становилось до лампочки — здесь ты или в Америке, в больнице или на воле, есть ли чтиво или одни партитские лозунги на стенах.