Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

— Да нет, конечно, я не подарок. Но и вы — ого-го! С вами держи ухо востро!

Чувство юмора, доброжелательность, сердечность… Что-то не так. Я убил человека — и об этом ни слова! Чего же ради такими страшными усилиями я подавляю ужас при мысли, что — вот я убийца?! Мой собеседник, член огромного органа, не моргнет глазом и второй час ведет со мной светскую болтовню. И ни слова об этом? Что-то не так.

Кстати, — сказал я, — замечание о реках крови нагоняет на меня ужас. — Что так, простодушно спросил этот прожженный плут. — Вы тем самым сообщаете мне, что нити в ваших руках. — А вы не верьте. Вы же нам не верите, так ведь? — Как раз в этом склонен верить.

— Уже неплохо! — воскликнул он. — Так не начать ли сначала? Вот вы уже в прессе. А пресса — сила. И имечко у вас. И только-то и надо, что обстановку понять. Не туда тянете вы массы, родимый наш! Пропадут они в свободе! И всего-то острейшему перышку вашему надо направление дать!

— Я и даю. По своему разумению.

— Ну, какое у вас разумение… Одно недоразумение. Вы думаете, что правы? А если нет? Знаете, небось, вес слова? Вроде оно еще слово — а вот уже и кровь после слова! Ответственность свою вы понимаете?

Да, он знает уязвимые точки. Как использовать интеллигентские закрома сознания и афоризмы типа Никакое высказывание не безвредно или Человек настолько умный, что не пригоден ни к какого рода деятельности…

И опять ничего об убийстве. Да было ли? Или это сон?

Он не может не понимать, что я не из тех, кто ответственности за убийство боится. Не может не понимать, что боюсь убийства. Несомненно понимает. В это узилище меня ввергли не за ссору с Жепиком, а за убийство члена ГУГа. И — молчок? Значит, убитый жив, и Паук просто играет на моем страхе…

Какой-то дефект имеется в моих рассуждениях. Но есть и зерно, нутром чую.

— … Вы принялись за школу. Почему? Первая же статья — и вы ее посвящаете школе. Почему школе, почему к ней, родимой, такой интерес?

Пострадает кто-то за эту статью…

— Вы все ловите меня, полковник, все норовите схватить…

— Да ничего не схватить, понять хочу — чего вы добиваетесь?

— Иной системы. Эта опасна людям. Планете опасна. Развращает народ.

— Чем развращает, чем?

— Послушанием. Патернализмом. Люди уже не умеют заботиться о себе, всего ждут от государства, которому на них плевать и которое дает все меньше, у него у самого ничего уже нет.

— Еще как есть!

— Что? Ядерные фугасы и средства их доставки?

— Ну, а школа-то тут при чем? — спросил он, мгновенно остывая.

Но я не умею так остывать.

— Нас воспитали в наилучших идеалах. — Опять завелся. Как в ночь, когда накатал злосчастную заявку на повесть о Шакале-Вожде. — Ради наихудших целей. Они не достойны такой морали. Школа не будет служить вашим целям, позвольте вас заверить. Страшное пророчество, но вот… Вы получите ту школу, какой достойно ваше прошлое. Уверен, что на ту же тему и в том же ключе пишет еще сотня публицистов и педагогов. А моя пилюля приготовлена, и больной проглотил ее. Вы и сами видите, что система разваливается.

— Вы думаете? — задумчиво сказал полковник. — Как говорится, счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые, да? А что после, представляете? О птице Феникс слыхивали? Молчите? А вы-то сами как?

— Уж как-нибудь. — Птицей Феникс он опять попал в точку, я с трудом сдерживал ярость.

Но тут разговор непринужденно коснулся скандала в ГУГе, с чего я нетерпеливо начал и что Паук на той стадии терпеливо обошел. Теперь он выразил надежду, что Сек благополучно долетит до столицы. Я не без злорадства сказал, что принял специальные меры не чтобы забыть, но даже не знать, как он будет добираться до Белокаменной.

— Значит, все же в нее… — сказал Паук.

— А то вы не догадывались. Не думаю, чтобы вам теперь удалось его достать.

— Нам это ни к чему, — равнодушно сказал он и добавил такое, от чего у меня все же побежали по рукам иголки: — Мы гасили это дело по возможности. Сверхусилий прилагать не станем. Нам и самим хорошая витрина нужна. Тем паче, такой таран, как вы, подвернулся. Тараньте, мы на то и рассчитывали, что кто-то это на себя возьмет. Вы протараните — мы пройдем.

Сказал и замер, спокойно глядя на меня серо-стальными глазами.

Будьте вы прокляты с вашим умом. Вы всегда кидали кого-то на таран и шли по телам. Все, что мне остается, — продолжать.

— А мой друг?

— Разберутся, наверно, и выпустят, если невиновен.

Ну, уже легче. Только не показать ему, что это дело моей жизни.