Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

На сугреве сомлела гадюка,
В ядовитое впав забытьё.
В три погибели скручено туго
Подколодное тело её.
Всё положе восходит и выше
Расторопное солнце весны.
И дыханья змеиного тише
Над ползучей сплетаются сны.
А во снах — заливные левады,
Виноградье небесных садов
И в грехах искушённые гады
Под упругою плотью плодов.
Но зачем, накреняясь как птица,
Ясный всадник летит на неё?
И взметнулась в порыве десница,
И блеснуло в деснице копьё!
Над седым ковылём просвистело.
Полыхнуло в глазах кумачом —
Это солнце с утра захотело
Позабавиться ярым лучом.
И затем потревожило гада,
Безмятежным уснувшего сном,
Чтоб с избытком не вызрело яда
У него на сугреве земном.

Ещё дымок над крышей вьётся
И переходит в облака —
А дом отцовский продаётся,
Как говорится, с молотка.
Ещё стоит цветок герани
На подоконнике моём,
Тропинка узкая до бани
Ещё не тронута быльём.
Ещё ночные бродят сказки,
И ветер стонет как живой,
И без утайки, без опаски
За печкой плачет домовой.
Трещат сосновые поленья,
Горчит смолёвый чад и тлен,
И все четыре поколенья
Глядят потерянно со стен.
И старики глядят, и дети
С поблекших снимков… И меня
Никто на целом белом свете
Не встретит больше у плетня.

В недалёком, казалось, былом
Встретил странника я за селом.
С топором и пилою двуручной,
Со своею махрой неразлучной
Он едва ли не месяц подряд
Набивался ко мне на подряд.
Сговорились к весне наконец-то,
Показистее выбрали место,
И среди сосняка и рябин
Он не дом, а хоромы срубил.
Посидел, покурил на порожке,
Пошептал что-то на ухо кошке,
Кинул гузку куриную псу,
Поклонился и скрылся в лесу.
С той поры я не знаю покоя.
В этом доме творится такое!
Скрипнет в полночь простуженно дверь:
— Здесь дорога проходит на Тверь?
Кто остался в живых? Отзовитесь!
Мы спешим.
— А куда? — говорю.
Отвечает израненный витязь:
— На вечернюю держим зарю,
Порубежье обходим дозором —
Не грозит ли тевтонец разором.
Снова за полночь хлопает дверь:
— Здесь дорога проходит на Тверь?
Здесь мусью промышляет разором?
Третий месяц пожары тушу.
Это волчий язык мародёра
Примерзает к Большому ковшу.
— Что с Москвою? — спрошу у гусара
И закашляюсь в дыме густом.
— Мы на зарево держим пожара.
Остальное узнаешь потом.
Чуть не с петель срывается дверь:
— Здесь дорога проходит на Тверь? —
На танкиста бывалого глядя,
Я знакомый увижу кураж.
— Что ты смотришь так пристально, дядя?
— Ничего, поблазнилось, племяш.
Но не вы ли к местам порубежным
Накануне и позавчера
Поспешали, по комнатам смежным
Просвистав, как сквозные ветра:
«Ты завейся, труба золотая», —
И метель завивалась в кольцо?
— Это притча иль сказка пустая?
— Нет, до боли знакомо лицо:
И глаза голубые, и шрамик,
Еле видный над верхней губой…
Дверь скрипит. Появляется странник:
— Что, доволен, хозяин, избой? —
А глаза-то, глаза! С небесами,
Не иначе, в глубоком родстве.
Только шрам не видать под усами,
Как дорогу в траве-мураве.

Когда из поволоки
Пробрезжит на востоке
Рассветная межа,
Пускай тебе приснится
Осенняя зарница —
Заблудшая душа.
Впусти её без страха,
Она всего лишь птаха
Меж небом и землёй,
В своём скитанье давнем
Не ставшая ни камнем,
Ни мудрою змеёй.
За то, что эти годы
Делила все невзгоды
И горести твои,
Нарви ты ей морошки,
Корми её с ладошки,
Водой её пои…

Выводил за поветь
Вороного коня.
Красовался медведь
На гербе у меня.
На щите, на резьбе
Белокрылых ворот.
И моей худобе
Удивлялся народ:
«Ох, погубит семью!
Ох, лядащий какой!
Что меча — сулею
Не поднимет рукой!»
На щите, на гербе
Отражался сполох.
И дудел на трубе
Мне вослед скоморох:
«Что ты выдумал, князь?
Возвращайся назад!
С шатуном породнясь,
Ты погубишь посад…»
Рассмеялся в глаза
В чистом поле степняк:
«Это что за гроза?
Что за старый сушняк?
Что за дерзкий хвастун?
Что за голь-нищета?»..
Разъярился шатун
И сошёл со щита!
А в обиде медведь
Необуздан и лют…
Да не будут вдоветь
Ни княгиня, ни люд!

Нет у людей ни гвоздей, ни муки.
Кто там играет на флейте?
Кто нас спасает от смертной тоски?
Вы ему больше налейте.