Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Высокий каблучок, до пяток шуба кунья,
колечко и колье, удачный макияж…
В работе ты строга,
с друзьями — хохотунья,
и сорок семь твоих тебе никак не дашь.

Но с некоторых пор тебе тревожно спится —
в двенадцать по ночам,
сжимаясь от тоски,
ты чувствуешь во тьме,
как шуба шевелится
и, падая, стучат по полу коготки…

Неужто это въявь?
Быть может, только снится?
Как будто им дано мгновение на сбор,
проворны и легки,
куница за куницей
взлетают на постель, в лицо уставив взор.

Они пришли гурьбой,
превозмогая полночь,
сквозь шорохи листвы,
сквозь синь таёжных рек,
тоской звериных душ
стремясь твою наполнить,
надеясь, что в тебе проснётся человек.

Наутро, как всегда,
из дома выйдешь гордо,
забыв ночной кошмар, нимало не скорбя,
Но полночь… настаёт!
И подступают к горлу
все сорок семь куниц,
убитых для тебя!..

Комариная ночь
Под крышей душно.
Одеяло
забрав с собой, спускаюсь в сад.
А там уже готовят жало —
со всех сторон, звеня, грозят.

Вооружившись веткой длинной,
как тот дикарь
с кольцом в носу,
я этой пляске комариной
урон жестокий нанесу.

Что, камарилья,
не хотела
вкушать ночных цветов нектар,
тебе подай живое тело?
Так получай же
мой удар!

Но что такое?
Тёплый ветер
развеял всех моих врагов…
И лунный шар,
спокойно светел,
раздвинул шторы облаков.

Ложась на шёлковые травы,
струится
серебристый свет
и вырезает для забавы
из тьмы
деревьев силуэт.

Чуть задержался на окошке,
потом
нырнул в бадью с водой,
вот расплескался звёздной стёжкой
и манит,
манит за собой…

Поглощена очарованием,
плыву
сквозь лунные миры…
И упускают со стенаньем
ночную жертву
комары!

Нет ничего смелее,
Нет ничего нежней,
Чем эта малая малость —
Сердце в груди моей.
Мне бы уткнуться оземь,
Мне б о тебе рыдать —
Мечет бледная осень
Неба тугую прядь,
Ветром промокшим гонит
Снег по моей земле.
Там проплывают кони,
Всадник маячит в седле,
Стонет в ночи собака,
Белый лёд по степи…
Только не улыбайся…
Не улыбайся, спи.

Гусенька мой, гусенька,
принеси мне пёрышко!
Знал бы ты, как грустно мне
на чужой сторонушке.
Здесь старушки сирые,
старички убогие,
по сугробам рыскают
волки длинноногие,
темнота за окнами
чёрным дымом стелется,
дверь скрипит и хлопает,
огонёк не теплится…

На родной сторонушке —
солнце незакатное!
Брось мне с неба пёрышко —
полечу обратно я!
Там шелкова травушка,
там цветёт чабрец,
там живые матушка,
братик и отец…

Дуну я на пёрышко
и легко порхну,
как в цветное стёклышко,
в давнюю весну.

Меня позвали — я пришла.
Но вот последняя страница,
а значит, нам пора проститься,
И в ожидании душа
трепещет.
Что в моих листках
найдёт себе читатель праздный?
Кого-то рифмой несуразной
кольнуло.
Кто-то впопыхах
вопит: «Куда глядит цензура?
От баб — одна макулатура!»
А кто-то книжку полистал
и вообще читать не стал.

Но каждый, кто хоть что-то пишет,
единственным желаньем дышит,
одна мечта его влечёт,
что кто-нибудь стихи прочтёт,
как драгоценное посланье,
как откровенное признанье,
и кто-то, голову клоня,
прошепчет: «Это про меня»…

В старый дворик осенней тишью
Выйдешь вечером из маршрутки:
Всё, как в детских забытых книжках:
На скамейке остался заяц…
Старый дворник собрал в ладони
Горсть последних кленовых листьев,
Он был нежен и осторожен,
И смотрел на них полминутки,
Словно жизнь их продлить пытаясь.
Так же смотрит Господь, быть может,
На живущих в невечном доме,
Только взгляд Его вечность длится.

Но потеряно для надежды
Столько листьев и звёзд — о, сколько
Сорвалось, не ответив взгляду,
Устремлённому к ним так нежно…
Чем напраснее, тем бездонней
Боль разлуки с Тобой. Скажи мне,
Пожалеешь ли нас, простишь ли,
Соберёшь ли разбитых жизней
Больно ранящие осколки
В милосердном тепле ладоней,
Проходя по земному саду
Поздней ночью, осенней тишью…