Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6

Тревога ложною была…
Весна вчера не наступила,
Она до юга добрела
И там народ в себя влюбила.
Народ и тронулся умом,
Когда в садах запахло мёдом,
И шандарахнул первый гром,
Грозя им яблочным приплодом.
И как всегда достался шиш
Холодной матушке Сибири.
Как с горя тут не согрешишь,
Налив стакан… вдогон четыре.
И кинешь валенком в пургу,
Чтоб прочь, как ведьма, убиралась…
А солнце в поле, на снегу
Собакой рыжею валялось.
А толку не было ничуть,
И снег до боли опротивел.
Вдруг радость чиркнула мне грудь
Сугроб — один! но засопливел…

На исходе мартовского дня
Из-под огрузневшего сугроба
Лужа посмотрела на меня,
Как на вредоносного микроба.
Будто бы смогу я помешать
В жизни ей сейчас определиться
И ручьём серебряным удрать,
Чтоб с рекой назавтра породниться.
Думая об этом, втихаря,
На меня с опаскою глядела…
Может быть, и смачно матеря:
— Шляются тут… — разные — без дела!..

Осетра, красавца жирного,
Продавал хмельной рыбак.
Как туза держал козырного
И просил всего пятак.
«Эх, ты, дурень, деревенщина, —
Молвил чей-то злобный рот, —
Эта рыба с деньгой венчана,
Что ж ты делаешь, урод!..
Почему её ты, ценную
Рыбу важную вельмож,
Как треску обыкновенную…
Не с гнильцой ли, продаёшь?»..
И сказал рыбак взволнованный:
«Ла-дь, отдам, как для царя,
Но — тебе, судьбою жёваный…
Вынимай-ка три рубля?»..

Ходил по свету Человек…
Не бухарь, не повеса.
И удивлялся: «Что за век?
Не смыслю ни бельмеса!
Сплошная смута. Череда
Плевков на жизнь, науку.
Всё продаётся. Красота —
По доллару за штуку.
По два за честь, три — за любовь,
И ни за грош Отчизна…
Ну, как же так, — бурлила кровь, —
Дороже даже брынза».
Болела, плакала душа,
Отчизна не страдала…
О Человека не спеша
Подошвы вытирала.

Верю в вечную молодость, в магию книги.
И века, словно строки, пошли вперекос:
Снова нищих на приступ ведёт Уленшпигель,
Нестареющий, неунывающий гёз.

И кострам и ветрам снова сердце открыто,
Снова время приходит бокалам звенеть,
Прогибается море перед гордым бушпритом,
Подминая песчаного берега медь.

Вот он, вот он — бродяга,
Не скопивший за вечную жизнь
Ничего.
Только фляга
И шпага
На боку у него.

Потому-то всегда он и молод и весел,
Что для отдыха дома себе не обрёл.
Если Тиля когда-нибудь всё же повесят,
Я возьму на себя его трудную роль.

Вот я, вот я — бродяга,
Не скопивший за вечную жизнь
Ни хрена.
Только фляга
И шпага
На боку у меня.

Поднимусь я на скользкую палубу,
Дам команду: «Залп левым бортом!»
Прохриплю на последок: «Эх, бабу бы!
Нет — вина бы! А бабу — потом!»

Захлебнусь я кровавою пеной.
Вот и всё — моей вахте шабаш.
Эй, кто там? Выходи мне на смену,
Брось промедливших на абордаж!

Где ты, новый бродяга?..

Я в детстве подолгу любил на юру
Нацеливать в небо сомнений стрелу,
О силе небесной взывая к орлу.
Взывал — и высокий ответил,
Что сила над нами подобна орлу,
Чей огненный клюв пробивает скалу,
А коготь пронзает Вселенной юлу
И времени солнечный ветер!

Мне в юности часто являлись во сне
Ушедшие — в тлеющем, мрачном огне.
Я в поле бежал, к одинокой сосне,
Молчал — и прямая скрипела,
Что сила под нами подобна сосне,
Чей ствол корабельный увяз в глубине,
А корень взрывает могилы на дне
Миров, погребённых умело.

Я жил одиноко. И старость пришла.
Мой тлеющий разум, как ночь, обняла
Осенняя ранняя тихая мгла —
И стал он воистину светел!
И эта холодная славная мгла
Мне жизнь осветила, как только могла,
И тихо спросил я: где ж раньше была?
Спросил, но никто не ответил.

Причалы крыш и улиц берега.
Теченье духа медленно и глухо,
И в эту глушь, в её медвежье ухо,
Собора вдета рыжая серьга.

Ловлю губами… рыбий голосок
Провинции — как слово провисает!
Вот наша жизнь: и губит, и спасает,
И дарит снег, что времени песок.

Столицы тень, но в тишине теней
Присутствует вещей перерастанье —
Так в снеге глубина, а не блистанье;
Так в лампе тусклость, что звезды видней