Леонид Лебедев - Почти книга для почти людей

Что меня особо восхищало в организации тех выборов, что они всегда заканчивались обильными возлияниями председателя комиссии с ближайшим окружением после пересчета голосов, показавшего, что «за» проголосовали 99.9 %.

А бюллетени бабкам граждане при бюллетенях выдавали хоть и с опаской, что намылят шею, но охотно. Потому как если кто не приходил вовремя, надо было просить агитаторов, чтобы зашли к нерадивому и попросили прийти, а иначе и вовсе приходилось сидеть при списке до победного, до восьми вечера. А голосующим было до лампочки, за кого они там голосуют.

Когда я учился в восьмом классе, что-то такое витало в воздухе. Полетел Гагарин, было полное солнечное затмение (кстати, в тот самый день, когда было объявлено о полете, о чем почему-то нигде нет упоминаний). И в том же классе мы с приятелем разрабатывали стратегический план, как спереть классный журнал из учительской и сжечь его в парке. Что-то витало, точно, потому что в соседнем 8 м классе подобная акция с журналом была проведена. И по-другому. Журнал притащили в класс, разорвали на странички и раздали по партам. На каждой парте был устроен маленький костер. Поскольку зачинщиков безобразия выловили и выгнали из школы, как говорили, с волчьим билетом, то мы с приятелем затею отставили. И решили выяснить, кто больше может выпить. Причем до того ни один из нас всерьез ничего не пил. И пили мы перцовку на Левбердоне. Которую я по сию пору на дух не переношу. Самым запомнившимся был путь домой. С тетеньками, одни из которых смотрели с укоризной, а другие с сочувствием, с второгодником, который, в ответ на то, что мы совсем-совсем не пьяные, предложил пройти вдоль начерченной прямой, а потом сообщил, что, будь мы трезвые, так никогда бы не пошли доказывать. И… и… Хорошо в детстве на пасеке. Только с головой плохо.

Кстати о полных солнечных затмениях. На моей памяти их было очень немного. Честно сказать, не помню, два или три. И одно было именно в день полета Гагарина. Помню, что включили школьное радио и транслировали торжественное сообщение (вот, засомневался, Левитана или нет, кажется, Левитана). А потом, буквально через полчаса-час, вдруг стало быстро темнеть. Темнота наступила полная на пару минут. В классе свет не зажигали, только слышны были взвизгивания девчонок «Убери лапы!» — восьмой класс, однако. Вот теперь вопрос, почему я помню? Потому что Гагарин или потому что затмение? Или потому что потом бабку встретил, которая бормотала, что Господь предупредил это. А других затмений я не запомнил, хотя помнится, что были еще. Как не запомнил и полеты космонавтов после второго, Титова. А запомнил, что в том же восьмом классе, в конце, послали нас в колхоз на прополку. Читаю в жж ужасы о том, как эксплуатировали несчастных школьников, что они руки в кровь — и не помню ужасов. Как на речку купаться ходили — помню, как водовозка привозила воду на поле и какая была вкусная та вода — помню, ободранные в кровь руки? Водянки тяпкой поначалу натерлись, но смертельным…

Да, так вот, шли мы поздно вечером в свой барак. А над головой вдруг веером разошлись 5 цветных звездочек, красных и зеленых. Беззвучно разошлись. Сначала показалось, что это опознавательные огни самолета, но когда ушли огни подальше, а расстояние между ними увеличилось, тут-то бабка на обочине запричитала, что это ЗНАК, что предупреждение. Так мне и до сих пор интересно, о чем предупреждение-то. А главное, что это было такое, с учетом, что шли эти огни сначала параллельно земле, а потом, вроде бы, даже и пониматься начали? А потом исчезли.

Об этике. Врач-гинеколог. Писал диссертацию по роженицам с диабетом и иногда рассказывал всякое. К примеру, что с диабетом при родах умирает половина рожениц, но что стремление стать матерью этих женщин таково, что этот факт не действует: все они надеются попасть во вторую половину статистики. Однажды рассказал, что к нему обратились по поводу беременной женщины с диабетом, которая наблюдалась у обычного гинеколога. Не принял ее, потому что неэтично вмешиваться в дела коллеги без его просьбы. На вопрос, что будет с женщиной, сказал, что скорее всего, что умрет, поскольку даже и при специализированном уходе шансы — те самые 50 %.

Потом я не очень удивился, когда гражданин этот влез на самый верх и плевал на всех внизу.

И зашла у нас речь о больной теме: цитировании советских работ. Не цитировали их никогда практически. Ну, были некие вершины вроде Колмогорова или Ландау, которых цитировали. Но это был очень узенький круг авторов. В то же время были области, к примеру, механика сплошной среды, где советская часть была половиной, если не тремя четвертями от мировых результатов. А не цитировали практически. К примеру, был у меня в руках список всех рецензий статей моего шефа в Mathematical Reviews. Посмотрел, кто их писал: весь цвет, вся верхушка мировой математики, один из них сейчас председатель всемирного союза математиков, другой до своей смерти был президентом Французской академии наук, пара — главные редакторы журналов номер один в механике и прикладной математике, остальные — тоже люди не маленькие. У каждого сейчас по полсотне учеников с phd — то есть аудитория тех, кто ознакомился с работами моего шефа, да и моими тоже, вполне приличная. А — не цитируют и все. И почти то же самое с моими книгами: опубликованы, а популярности у них нет, хоть и хорошие. И никто не цитирует. И никто по ним не читает курсов лекций. И… А почему, собственно?