Моника Фагерхольм - Американка

Какое-то время Аландец и Аннека Мунвег сидели на лестнице и долго говорили и говорили. Аннека Мунвег рассказывала о своей интересной профессии репортера и обо всех мировых новостях, о которых надо информировать людей. Аландец кивал, вставлял реплики, потому что Аннека Мунвег была такой хорошенькой, с копной светлых волос и в черном строгом платье. Аннека Мунвег рассказывала Аландцу о «Буднях женщины-работницы» и все такое. Аландец кивал, снова и снова, а его пальцы тем временем нерешительно касались волос у нее на затылке. Точно. Сандра это видела. И Аннека Мунвег не отталкивала его пальцев, а делала вид, что не замечает их.

Потом Никто Херман пригласила Аландца на танец.

И последним воспоминанием о том вечере стало вот что — Никто Херман и Аландец на дне пустого бассейна танцуют так называемый «ковбойский танец».

— Ну разве я не говорила, что она его окрутит! — прошептала Дорис Флинкенберг.

А ПОТОМ ВСЕ КОНЧИЛОСЬ.

БАХ!

ЛЕТО ПРЕВРАТИЛОСЬ В ОСЕНЬ, И ВНОВЬ НАСТУПИЛ СЕЗОН ОХОТЫ.

«Плоть немощна» — одна из фразочек Аландца и Лорелей Линдберг, пока Лорелей еще не уехала. Одна из множества фразочек, которые, даже когда прошло время и страсть утихла, все еще оставались общими. Но словно бы оторванными от общности, как припев, смысл которого уже непонятен.

Так что когда к осени Аландец вновь принялся напевать этот припев, и вы, будь вы Сандрой, догадались бы, что это что-то означает, пусть и не ясно — что именно. Это еще трудно было понять. Что-то старое и в то же время такое новое.

Перемены радуют. Может, все объяснялось проще простого. Наевшись мяса, хорошо пропустить стаканчик. Такой взгляд на вещи. Такое мировоззрение.

Дело было в том, что, когда наступила осень и начался сезон охоты, Аландца охватило беспокойство, и он принялся снова напевать старые песенки — и начищать свое ружье.

И вот однажды заявилась Пинки.

— Привет, принцесса, спишь? — В красной куртке с люрексом и розовой сумкой в форме сердца, она стояла на краю бассейна — вся такая блестящая, в серебряных сапогах с каблуками сантиметров десять, не меньше.

А у нее за спиной маячил Аландец, и настроение у него было на удивление прекрасным.

— Где же шейкер для коктейлей?

По всем признакам это означало, что наступила осень и начался охотничий сезон. Воспоминания о лете и Женщинах с Первого мыса поблекли.

Ранним вечером в субботу, когда Бомба вновь объявилась в доме на болоте, Сандра лежала на дне бассейна, в котором не было воды. Она не спала, хотя так, возможно, казалось. Просто лежала на спине с закрытыми глазами и думала. В ее голове проносилось множество картин, совершенно новых впечатлений. Мужчина, вместо головы у которого был стеклянный шар, наполненный водой, в которой плавали желто-золотые аквариумные рыбки с длинными развевающимися плавниками. Трущобы на окраине Рио-де-Жанейро — словно модель в миниатюре, игрушечный городок, построенный на сером горном склоне. Ряды крошечных лачуг, люди, прозябающие в нищете, в настоящем дерьме. Это было реальней реальности.

А потом был матросский кабачок. Где Сандра, Никто Херман и Дорис Флинкенберг коротали остаток дня после посещения художественной выставки. «Отражение всего того, что сейчас происходит в искусстве», как выразилась Никто Херман, стоя на резком ветру на ступенях художественного музея.

— На самом деле весьма убого, — заявила Никто. — Пошли. Я устала и проголодалась. Я покажу вам настоящий матросский кабачок.

— Так все и было в жизни сливок общества? — прошептала Дорис своей подруге Сандре Вэрн.

— Спящая Принцесса, ты спишь? — не унималась Пинки. — Пора вставать!

Это было еще до настоящего охотничьего праздника. Словно подготовка к нему.

Женщины из дома на Первом мысе все еще жили там. Некоторые из них перезимовали в доме, но веселость их поутихла, и теперь о них судачили меньше. Те, кто сажали растения, которые к октябрю завяли, всего через несколько недель после посадки; а теперь они красили бумагу и ткани растительными красками, которые готовили сами, и называли это «мое искусство», обсуждали, анализировали со знанием дела.

Они говорили также о том, что надо бы завести кур и коз, но они были столь непрактичны и нерасторопны, что не только не смогли это осуществить… но устали от одних разговоров… Даже Бенку порой притворялся, что его нет дома, когда кто-нибудь спускался к нему с горы и стучал в дверь сарая или в грязное квадратное окошко.