Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Альберт молчал. Выпил кофе, съел еще печенье. Его собственный отец совершил предательство, которое он никогда не сможет простить. И тем не менее он осознал, что всегда воспринимал отсутствие отца как естественную вещь, хотя мужчины других профессий не отсутствовали дома по двенадцать месяцев кряду.

— Так что это за жизнь? — повторила вдова. — Для отца, который едва знает собственных детей, для детей, растущих без отцов, хотя отцы живы и находятся где-то на другой стороне земного шара, для матери, которая большую часть времени в одиночестве несет бремя ответственности и к тому же постоянно боится узнать страшные новости. Не стоит ли ей попытаться отговорить сыновей от такой профессии? У нас есть электричество, телеграф и пароходы, работающие на угле, так почему же наши дети и женщины не должны пожинать плоды прогресса, почему они должны жить как в прошлые столетия? Вы верите в прогресс, капитан Мэдсен. Так отчего же не поприветствовать такое развитие событий? Оттого что оно меняет хорошо знакомый вам мир? Но такова, если я правильно понимаю, природа прогресса: мир не только становится лучше, он становится неузнаваемым!

Сам Альберт так и не стал отцом. Никогда не держал на руках настоящего, живого ребенка, детеныша, который называл бы его папой. Тут ему нечего было возразить. Иногда он чувствовал, что есть в его жизни изъян, но жалеть об этом не собирался. Такова его жизнь, и точка.

Когда он списался на берег, было уже поздно. В пятьдесят лет семью не заводят. Да и кто бы за него пошел в таком возрасте, вряд ли даже старая дева, если только с каким-то существенным недостатком. Может быть, вдова, их в городе хватало. Замуж им хотелось, но в основном из практических соображений. Вот только вряд ли они способны были родить, эти вдовы с иссушенными чреслами и обвисшими грудями. А в том, чтобы обременять юную девицу союзом со старым чудаком, он будущего не видел.

Так говорил он нам — бывало, как бы мимоходом, в слегка пренебрежительном тоне, который многое мог сообщить тому, кто умеет слушать.

— Мне трудно об этом судить. У меня же нет детей, — ответил он вдове.

И взял еще печенье.

— Вообще-то, странно. Я всегда придавал такое значение роду. А о продолжении собственного не позаботился.

— Никогда этого не понимала, капитан Мэдсен. Вам следовало жениться.

Вдова ничего не знала о китаянке.

— Несмотря на долгие путешествия? — спросил он с иронией.

— Такова уж жизнь. И все же вы могли бы стать хорошим мужем. Вы человек ответственный, дальновидный. Эти качества встречаются не так часто, как принято считать. Дети — это дар. А вы от него отказались. Не надо было.

— И это утверждаете вы, человек, у которого этот дар многократно отнимался.

Она опустила голову:

— Еще кофе?

Он кивнул и почувствовал, что с этим намеком на детей, которых она лишилась, зашел слишком далеко. Поднеся фарфоровую чашку к губам, он посмотрел на нее сквозь пар, идущий от кофе.

Она подняла глаза, и взгляды их встретились.

— Нет, капитан Мэдсен, потеряв ребенка, не жалеют о его рождении. Ребенок же не сделка с жизнью, я повторяю: ребенок — это дар. И когда он уходит, остается воспоминание о тех годах жизни, что были ему даны. Не смерть.

Анна Эгидия замолчала, и он заметил, как она взволнована. Ему захотелось поступить так, как она тогда, в церкви: накрыть ее руку своей. Но надо было встать и обойти вокруг стола. Он почувствовал себя неловко, засмущался, и стало слишком поздно. Наступившую тишину можно было истолковать как знак его уважения к ней, но он-то знал, что это от беспомощности.

— Я научилась смиряться. — Она посмотрела ему в глаза: — Думаю, Господь ничего не делает зря. Если б не эта вера, мне не выдержать. У меня есть Иисус.

И снова Альберт не знал, что ответить. Он ощутил, что между ними разверзлась пропасть, и подумал: а можно ли отнести различия в образе их мыслей на счет различий между мужчиной и женщиной? В ней было что-то, чего он не мог постичь, до чего не мог дойти собственными силами. Он во всем искал смысл и возмущался, если не находил. Она же оставалась в ладу с собой и миром, даже когда жизнь отнимала у нее самое дорогое, детей. В ней жила незнакомая ему сила. Или он никогда не нуждался в силе такого рода, хоть и считал, что сны возложили на него нечеловеческое бремя. Альберт всегда испытывал уважение к вдове Карла Расмуссена. А теперь начинал сознавать, что восхищается ею. Но что-то в нем восставало против ее взгляда на жизнь.