Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Вы кажетесь несчастным человеком, капитан Мэдсен. Я тоже не понимаю этого мира. И никогда не понимала, вероятно. Но все равно верю.

— Может быть, потому и верите.

— Что вы имеете в виду?

— Вы же сами сказали, что не понимаете мира. Вероятно, потому у вас и получается верить. Вера — это тайна. Мне она недоступна. Может, есть какое-то внутреннее препятствие, не знаю.

Альберт вопросительно на нее посмотрел, словно ждал ответа. Он чувствовал, что выдает себя этой женщине с головой, но это его не пугало. В ней было такое сочувствие, такая мягкость, а ему уже нечего было терять.

— Мне снятся сны, — услышал он свой голос.

Желание высказаться было непреодолимым.

— Какие сны?

На секунду он замолк. А затем решился.

— Тонущие моряки, — сказал он. — Я вижу, как они тонут. Почти каждую ночь вижу. Как будто сам там присутствую. Я вижу все задолго до того, как это происходит на самом деле. Если не верите, можете спросить, кто еще умрет в Марстале. Могу назвать каждого.

Она смотрела на него с непониманием. Но он уже не мог остановиться:

— Годами я ходил по этому городу как чужой. Я чувствую себя посланцем царства смерти. Корабельное привидение, предвестник несчастья — вот кто я такой.

Он замолк и посмотрел на нее с мольбой. Эта женщина вообще понимает, что он сказал?

Она долго молчала. А затем взяла его за руку:

— Как же вам, наверное, тяжело. Такая ноша не по силам человеку.

Он испугался, думая, что она заговорит о Спасителе. Но нет.

— Так вы мне верите?

— Раз вы говорите, что это так, капитан Мэдсен, я верю. Вы никогда не казались мне человеком, склонным к фантазиям или рисовке.

Альберт в отчаянии развел руками:

— Я видел войну, фру Расмуссен. Все эти смерти. Я сидел напротив вдов, встречал их вопрошающие взгляды. Как умер мой Эрик, мой Петер? Я же знаю. Я мог бы ответить. И все же не мог. Такое чувствуешь бессилие. Да, бессилие. Я зритель, как в снах, так и наяву. И днем и ночью вижу страдания и скорбь, а мое положение не меняется. Я ничего не могу сделать.

Она сидела все так же, накрыв его руку своей.

Какое-то время они молчали. Затем Анна Эгидия убрала руку и поднялась.

На пути к выходу обернулась:

— Я верю в ваши сны. Но не хочу о них знать. Лучше оставаться в неведении о промысле Божием.

Какое-то время они продолжали ходить в церковь. Но теперь садились рядом. Иногда молчали, погруженные каждый в свои мысли. Но в основном вели тихие беседы. Они больше не касались друг друга. Прикосновение ее руки было знаком признания. Повторять жест необходимости не было. Ведь теперь он знал.

Настал декабрь, — казалось, влажный зимний холод добрался до каждого уголка неотапливаемого сумрачного помещения церкви.

— Сидим здесь, мерзнем, — сказал она, — пойдемте ко мне, выпьем кофе.

Войдя в гостиную дома на Тайльгаде, он огляделся. На стенах висели картины Расмуссена. Он знал, что вдова продала большую часть работ, значит кое-что все-таки осталось. Одна из картин — портрет маленькой девочки-гренландки. Расмуссен одним из первых датских живописцев отправился в ледяную пустыню, но портрет не был типичным для него жанром. В основном он писал море, корабли. Именно в качестве мариниста и прославился. На другой картине был изображен мужчина в рясе, коленопреклоненно молящийся в пустыне. На заднем плане виднелись женщина и осел. Странно, лицо мужчины было прописано нечетко, словно картина осталась незаконченной или Расмуссену недостало умения портретиста.

— Это «Бегство из Египта», — произнесла вошедшая с кофейником вдова.

Альберт вежливо кивнул. Могла бы и не объяснять. Хоть и неверующий, он все же знал Библию.

— Вообще-то, его редко вдохновляли мотивы Священного Писания. Жаль. Думаю, он мог бы нащупать что-то новое. Под конец ему ничего толком не удавалось. Во всяком случае, он был так недоволен, ужасно. Вечно его что-то мучило. Не думайте, что я не замечала, каков он на самом деле.

Альберт познакомился с художником, который был на пару лет его старше, еще подростком. Карл Расмуссен поразил его не только из-за необыкновенного таланта к рисованию, но и по причине своеобразной невинности. Расмуссен был родом из соседнего города, Эрёскёбинга, и, когда впервые появился в Марстале, его тут же окружила толпа враждебно настроенных мальчишек. Он был чужаком и должен был это прочувствовать. Но что-то необъяснимое удержало их. Он как будто и не понимал, что его могут избить. Вместо этого между ним и этими грубиянами зародилась дружба. Все долгое лето они вместе бродили по острову. Карл делал наброски в окружении восхищенных мальчишек. И читал им вслух. Они обнаружили в себе тягу к чему-то иному, помимо бесплодной зубрежки в классе у Исагера. Альберт до сих пор помнил, какое впечатление на него произвела «Одиссея», рассказ о Телемаке, двадцать лет прождавшем отца и ни разу не усомнившемся в том, что тот жив. Может, именно тогда и определился его жизненный путь.