Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Я не дам Карла и Лелю в обиду. Я буду с вами бороться (со своими товарищами! — ну не подлец?!)

Снегирев поступил не лучше. Он увертливо выдал в издательстве двойную ложь:

— Я был пьян. Не помню, что подписывал.

Но, как Мазнин узнал позднее, он, негодяй, вспомнил всех, кто подписывал(!) — приложил нас мордой об стол. Такая у него была подвижная мораль, такие он совершал перебежки, виражи. После того случая у него сразу вышло подарочное издание, а нам, подписантам бунтарям, все вышло боком — нас еще лет десять не печатали.

До пенсии Снегирев выпивал прилично. Бывало встречу его в ЦДЛ, он сразу:

— Как думаешь, сколько во мне сидит?

— Стакан.

— Балда! Пол-литра не хочешь?! (он явно преувеличивал).

— Ну уж, — хмыкал я. — Ты свалился бы. А так идешь как по струнке и взгляд осмысленный.

— Не веришь? Иди спроси у… (он называл какой-нибудь талантище, с которым поддавал). — Мы ж немного попели (это он-то, которому медведь на ухо наступил!). Знающие люди говорят что? Почему на Руси выпивая, поют? Чтоб хмель выходил вместе с песней, понял?! (Присказку «знающие люди» он употреблял, как шаманское заклинание).

В последнее посещение ЦДЛ (незадолго до «реформ») Снегирев наклюкался вдребадан — так, что опрокинул стол, за которым мы сидели с молодыми литераторами. Он, старый зануда, и до этого печального момента вел себя безобразно: орал, пулял матом, всех одергивал — портил нам вечер, но, тем не менее, молодые люди взирали на «классика» с благоговением. Ну, а после того, как он рухнул на стол и вместе с бутылками и закуской полетел на пол, мы, старики, начали его отчитывать:

— Давай, мол, кати домой! Хватит буянить! (мы сильно расстроились из-за загубленной выпивки).

Но странное дело, молодые люди стали смотреть на нас с укором, а их уважение к Снегиреву многократно возросло; они как бы говорили нам: гений имеет право на любые поступки, а вы, похоже, ему просто завидуете.

О сподвижниках резкач Снегирев отзывался бесцеремонно и круто, только что не бил их кувалдой:

— Берестов? Слишком литературный. Его не интересует жизнь людей, ему на все наплевать…

— Толкмаков (художник) из кожи лезет вон, хочет быть оригинальным, дурак…

— Козлов? Не сказки, а пастила. Малиновый звон запутался в оранжевых яйцах слона…

— Сапгира и Холина надо замочить. Они же были надсмотрщиками в лагере. И подбирают дружков по национальности. Дурь! Ну, мой отец был евреем, и что?! А я православный. Главное — язык, на котором говорит и мыслит человек (думаю, дело не только в языке, надо еще пропитаться русской культурой).

— Алексин — гнида, коммунист… Вылизал задницы всех секретарей горкома. Я ему говорю: «Ну, ложись перед ними на пол, и распластайся звездой…». Алексин и Михалков дельцы от литературы, им главное — ордена, заграничные поездки. Начальники!..

— Устинов. Хороший художник, но работает под дурачка, думает не видно…

Естественно, все это он бубнил за спиной главных героев — такой был смельчак. Ну, а ко всем незнакомым литераторам был нетерпим, при первой же встрече выискивал у них недостатки и петушился по каждому поводу. Написав это, чувствую — все злые духи из меня вышли, остались одни добрые. В заслугу Снегиреву надо причислить то, что он никогда не выпячивался, не лез во власть, а выступая (например, на выставках), был лаконичен:

— …Давно здесь не собиралось столько хороших людей. Предлагаю закончить выступления и всем пойти выпить. Там и договорим…

В середине восьмидесятых годов писателям для застройки выделили участки в Истринском районе. Снегирев не взял (у него был дом в деревне), а я взял. Место было болотистое (куда же еще писателей запихнуть — пусть осушают; другое дело члены ЦК — тем, пожалуйста, — в сосновых борах, на берегу Москва-реки); на моем участке то и дело появлялись гадюки — с ними воевал соседский кот (и всегда побеждал). Снегирев сказал мне:

— Не вздумай убивать гадюку! Приползут другие, отомстят, как пить дать.

— Не верю, — хмыкнул я. — У Брэма ничего не написано.

— Ты Брэма читал, а я со знающими людьми общался, — вскричал Снегирев. — Но если цапнет, сразу пей кагор. Две бутылки. И собак своих пои.

Повторюсь, Снегирев немало знал про животных (здесь он был мастак) — его устные рассказы о том, как молодые бегемоты играют с хвостами крокодилов и те их не трогают (боятся многотонных мамаш), или как совокупляются киты и осьминоги до сих пор пересказываются в компаниях как анекдоты. Но дома Снегирев никогда никакой живности не держал — такой любитель животных. Ну, и понятно, Снегирев имел немалые знания в области растительного мира. Когда я решил посадить на участке елки, он дал мне дельный совет: