Юрий Буйда - Пятое царство

Путто был лишен священного дара речи – он мог только повторять мои слова.

Я часто рассуждал вслух о Юте и о том, что произошло в тот роковой день у стен Кремля, когда мне пришлось выстрелить в ее сердце.

Ведь тогда, говорил я, речь шла не о выборе между любовью и долгом, а о жизни и смерти Пятого Царства. Человек, говорил я, вообще никогда не выбирает между Богом и людьми, но только между Богом и дьяволом, и этот выбор, как ни удивительно, может быть ужасающе, непомерно тяжелым.

– Пятое Царство, – повторял за мной Путто, глядя на меня своими бездонными глазами. – Любовь… Бог… дьявол…

Отец часто говорил, что Господь наделил людей бессмертной душой, а Его Сын заповедал нам быть самими собой, и это нелегкая ноша.

Быть собой, говорил отец, значит сомневаться; сомнение спасительно, если твоя душа ищет Бога, и оно убийственно, если она тянется к дьяволу.

Путто не ведал ни Бога, ни дьявола, но он был самим собой, как дерево или животное.

Поначалу эта его безмозглая невинность раздражала меня, но с годами я научился находить в ней Господень замысел обо мне.

Он стал моим духовным телом, вмещающим больше, чем могу вместить я сам.

И теперь иногда меня охватывает ужас при мысли о том, что Путто переживет меня и, когда гроб с моим телом вынесут из дома, тихонько уйдет, попытается раствориться в городе, где попадет в руки скоморохов, которые будут водить его на цепи, показывать на ярмарках, кормить отбросами и поить водкой, пока он не скорчится под забором и навсегда не закроет глаза…

И сколько раз ни тверди «маран афа», ничего не изменить.

Ничего.

Старикам прощаются слёзы…

Когда я ложусь спать, Путто устраивается у меня в ногах и замирает.

Я долго не могу уснуть, вспоминая об отце, о Юшке Отрепьеве, о несчастной Птичке Божьей, единственной женщине, которая заставляла меня забывать о разнице между fin amor, утонченной любовью к благородной даме, и fol amor, безумной любовью, сводящейся к животной радости обладания простолюдинкой, вспоминаю о Юте, которая стала для меня Господним даром, воплощением всей нежности и любви, какие только возможны в этом мире, о женщине, которая заставила меня поверить, что новая жизнь – это не только история утрат, но и история приобретений, о Юте, которую я убил выстрелом в сердце…

А под утро мне снится звук.

Кажется, это звучит сама тьма – сырая, мглистая, пульсирующая, шелестящая и глухо журчащая. Звук был таким, словно вокруг дома, вокруг меня сжималось кольцо обвального ливня, который приближался, сминая и заливая все на своем пути где-то далеко, но все никак не мог добраться до меня.

А потом я оказываюсь на вершине холма. Вдали за туманом угадывается низина, а дальше темными волнами – одна над другой – идут и идут леса. Поднимающееся солнце разливает свет по верхушкам, уже можно различить островерхие черные ели и пышные сосны, еще минуту назад слипавшиеся в непроницаемую массу. И над елями, соснами, дубами и березами возносится мерцающая крона Русского Древа, издали кажущаяся громадной горой, очертания которой лишь угадывались за туманом, в серо-жемчужной и розовой утренней мгле…

Я просыпаюсь и с зажженной свечой в руке склоняюсь над Путто.

Он неподвижно лежит на спине, не сводя с меня взгляда, и в этих бездонных глазах я различаю его взгляд, глумливый и мятежный, и ее взгляд, туманный и страстный, и наконец взгляд их дочери, их любимого дитя, моей любимой Юты, доверившей мне самое дорогое – свое сердце и свою кровь, и золотые искры вечности окутывают меня облаком, согревая и утешая старика, плачущего от счастья над маленьким уродцем, бессердечным, лишенным души, но теплым, теплым…

Записки последнего человека ( лат .).

До свидания, дорогой друг ( греч .).

Он не знает об этом? ( лат. ).

Знает, но не понимает ( лат .).

Журнал, календарь ( греч .).

Кровь ( греч .).

Вечной жизни ( лат .).

Меняя путь, меняет имя он ( итал .). Данте, «Чистилище», 11:102.

Ежедневные записки ( фр .).

Моей дражайшей ( нем .).

Матка ( лат .).

Безнадежно влюбленный ( нем .).

Существа ( нем .).

Мои тайны ( лат .).