Юрий Буйда: Пятое царство

Федор Большой Отрепьев упал на колени, и государь позволил ему поцеловать свою руку.

– Иди, – прошептал дьяк Отрепьеву, указывая глазами на дверь, – и подожди меня в канцелярии.

Государь уже стоял у двери, ведущей во внутренние покои, и о чем-то оживленно разговаривал с Матвеевым. В его доме царь познакомился с нынешней своей женой Натальей Нарышкиной, и с той поры карьера Матвеева стремительно пошла вверх. Поговаривали, что не сегодня завтра царь назначит его главой Посольского приказа взамен слишком упрямого канцлера Ордин-Нащокина, помешанного на прорыве России к берегам Балтики. А может, все дело в возрасте: Матвеев старше государя всего на четыре года, а канцлер – на двадцать четыре.

Я поклонился – государь рассеянно кивнул – и последовал за Отрепьевым. Но во второй, темной прихожей свернул в узкий коридор и спустился по лестнице прямиком в помещение для прислуги, где меня ждал Швед.

Мне не хотелось снова встречаться с Федором Большим, чтобы в тысячу первый раз выслушать благодарности и историю величия, падения и возрождения рода Нелидовых, которую я давно знал наизусть.

С Красной площади тянуло запахами жареных пирожков, сирени и кваса.

– Домой? – спросил Швед, когда я удобно устроился в паланкине.

– Но без спешки, – сказал я.

Швед закричал зычным басом:

– Расступись!

И паланкин плавно поплыл над толпой.

По пути домой я думал о том, что вечером можно заехать на Печатный двор, где собирается молодая компания: переводчики, молодые дипломаты, издатели «Курантов», редакторы типографии, дьяки и подъячие из разных приказов…

На днях мы обсуждали проблему перевода на иностранные языки титула государя – Тишайший, который по давней традиции писался по-латыни Clementissimus.

Кто-то вспомнил, конечно же, как Тишайший бил боярина Д. по щекам, приговаривая: «Ты с кем споришь? С богом споришь!»

Ничего себе Clementissimus!..

Смеялись вежливо.

Щеголь Леонтьев из Посольского приказа – узкая голова, стриженная наголо, под парик, короткие красные сапожки – заметил, что французы называют Алексея Михайловича Très Gracieux.

Загомонили, пробуя подобрать русский аналог и перебивая друг друга: «Приятный… ласковый… милостивый… самый милостивый…»

«Всемилостивейший, – предложил я, когда молодежь исчерпала идеи. – Всемилостивейший государь и царь всея Руси…»

Всем понравилось.

Между нами сложились теплые дружеские отношения, но вряд ли эти замечательные молодые люди поймут мою радость, смешанную с грустью, если я расскажу им о сегодняшней аудиенции, в ходе которой Алексей Михайлович Тишайший и Всемилостивейший разрешил каким-то мелким служилым провинциальным дворянам называться старинной родовой фамилией, а прежнюю – Отрепьевы – забыть, зачеркнуть.

Кто для них Юшка Отрепьев?

Полумифический злодей, затерявшийся между Иудой, Чингисханом и королем Маркобруном…

Для меня же это событие стало венцом истории, в которой я играл не последнюю роль, достойным финалом моей жизни и Смуты.

Нет, не поймут.

Я для этих молодых людей – ветхий старик с птичьим когтем на правой руке, отживший свое старина Аорист, как иногда они меня беззлобно называют, пифагореец, хранитель никому не нужной тайны о роковом отношении между длиной диаметра круга и длиной окружности…

И это меня ничуть не обижает.

Да и как еще они могут воспринимать человека, родившегося при Иване Грозном, начинавшего службу при Борисе Годунове, пережившего Смуту и всех самозванцев, вошедшего в Думу при первом Романове и получившего от второго Романова драгоценный подарок – высочайшая честь и для людей гораздо выше меня чином – портрет любимого кота царя Алексея Михайловича Тишайшего и Всемилостивейшего, выполненный живописцем Холларом?

Впрочем, я-то знаю, что на самом деле это была запоздалая благодарность за книги, переданные его отцу и деду.

В 1626 году пожар уничтожил Китай-город и Кремль, при этом сгорели все кремлевские библиотеки и многие архивы.

Царь Михаил и кир Филарет были так огорчены этими утратами, что я не выдержал и подарил им Либерею – книги из библиотеки Ивана Грозного, завещанные мне Птичкой Божией.

Среди них были 142 книги «Истории» Тита Ливия, полное собрание «Жизни двенадцати цезарей» Светония, неизвестные произведения Вергилия, все песни Пиндара, Historiarum Цицерона и множество других сочинений.

Кир Филарет так расчувствовался, что подарил мне одну из своих шапочек.

По достоинству я оценил эту шапочку, когда стал лысеть.