Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

12 декабря. Продлил контракт — до февраля 2000 года (впервые увидел эту цифру на документе, ко мне относящемся). Закончил «Пельмени Ильича» — одну из самых больших глав романа (много всего ). Ушел на нее месяц . Осталось написать <���…> из II части — 4 главы, из III (не написано ни одной) 10 глав. Т. е. по теперешнему плану — на 14 мес. работы, т. е. уложусь в следующий свой корейский год только в том случае, если некоторые главы пойдут быстрее, что сомнительно — есть сложные («Прекрасное есть революция», «Диалоги 70-х», письма Серова).

17 декабря . Закончился 2-й мой семестр в Корее. Под конец расписался, устал. Кажется, удаётся вывести на принтер всю I часть —18 глав. Сверяю компьютерную перепечатку — и снова правлю. Этак конца не будет. Говорил с Л. по телефону — считает, что моя проза благодаря некоторой односторонности (= единству) моей личности может стать явлением, дед может стать новым героем вместо Пл. Каратаева и т. п. Что не нужен сюжет — глыбы лягут собственной тяжестью, без цемента. И — никакой ориентировки на современный литературный процесс! Никакого с ним контакта!

7 января, Москва. Сегодня были с Л. на приеме у патриарха по поводу Рождества <���…>.

13 января. Л. о моем романе (все привезенное еще не читала, а только: «Пельмени Ильича», «Вольф Мессинг» и что-то еще); списываю с бумажек — писал за нею.

— Главное достоинство — ты не озабочен созданием положительного героя — и вообще героя. Незаинтересованность в нем, он не хочет себя утвердить. Почему такой бешеный успех имеют твои мемуары? Потому что в них та же незаинтересованность собой! Ты хочешь показать Шкловского, Виноградова — а герой [45] Под «героем» подразумевалось, конечно, первое лицо рассказчика: собеседники понимали язык друг друга. обрисовывается сам собою, между прочим! У NN в мемуарах на первом месте он, N, он хочет прежде всего дать свои мысли — и это скучно, не нужно. А у тебя — твои герои. И то же у тебя в романе: герой не думает о себе, он не утверждается, не описывается, он выскальзывает из рук — но в результате живой, полнокровный. Биография молодого человека 40–60-х годов 20 века всем известна, а мир, в который он погружен, всем интересен. Его биография должна проходить через роман как волосяная нить, пунктир. <���…>

— Я и не ставлю цель показать эволюцию героя и проч. Я бы хотел хоть чуть-чуть показать ту Россию, ту ее толщу, которую не описали эмигранты, потому что уехали, и не изобразили советские писатели, потому что было нельзя.

Л.: — Пока я чувствую: есть объект — Россия. И он — в центре. <���…> Сюжета — не надо. Он будет складываться из смены тональностей в главах, которая у тебя уже есть, это как набегающие волны, похожие — но разные. И эта стихия совершенно особого, твоего юмора, который все объединяет.

— Для меня это оказалось большой неожиданностью, когда в Сеуле физики из ФИАН’а, которым я прочел две-три главы, сказали, что главное у меня — юмор.

— Меня это не удивляет. Тебе и стараться не надо. Половина того, что ты вообще говоришь, — смешно. «Держись, Алёша» [46] Мой рассказ тридцатилетней давности о расстреле царской семьи. (Примеч. автора.) — всё в этом роде.

Герой твой — пунктир. Как только начнешь оплотнять, приделывать руки и ноги — они проткнут полотно [47] Ср. слова Чехова: «Нос “реальный”, а картина-то испорчена». (Примеч. автора.) . <���…>

— Мне все кажется, что материал этот мало кому интересен. Многое отсекаю.

— И зря, и зря! В этом — главный интерес. Ты недаром вчера упомянул «Детские годы Багрова-внука». Все жили в имениях и ездили по степи, а написал об этом только Аксаков! Люди любят обстоятельное описание неприхотливых обстоятельств, бескорыстное описание простых событий и действий. В твоих устных рассказах об этом уже содержался нужный ракурс. Это покорит всех. Твой роман будет бестселлер! О чем сейчас пишут — мафия, выстрелы, секс. У тебя — возврат к нормальным ценностям. И, конечно, фигура деда. Он заменит Хоря и Калиныча и Платона Каратаева.

— Эк куда метнула.

— А что? Это будет новый герой. Во всяком случае в русской литературе XX века такого не было — уж мне -то ты поверь.

Женя говорит тоже в этом роде — хотя подробно еще не беседовали. <���…>

15 января. Живу на даче; снег, тишина, одиночество. Приходят собаки — Динка и Тося — 3-месячный щенок московской сторожевой, ростом со взрослого пса и с ухватками ребенка. <���…>