Эльдар Саттаров - Транзит Сайгон-Алматы

— Налейте себе ещё, полковник, — сказал он своему гостю, не оборачиваясь. — Это добрый коньяк.

— Премного благодарен, — с готовностью отозвался Седиль и наполнил свой бокал до краёв. Он от души хлебнул ещё, высоко поднял бокал над собой, удовлетворённо разглядывая тёмно-янтарную жидкость в лучах заходящего тропического солнца, и уже заметно заплетающимся языком торжественно воскликнул, обращаясь в сторону Чана: «Да здравствует Франция!»

На следующий же день они дали совместную пресс-конференцию. Всё население Сайгона и Кошиншины, разумеется, интересовало политическое будущее страны, или же, проще говоря, кому на этот раз достанется власть над нами. Итоги пресс-конференции на утро были растиражированы в местной печати, и когда дядя Нам, выкурив свою утреннюю трубочку, забылся мертвецким сном, Софи принесла мне из его комнаты целый ворох газет. Один известный журналист, Хай Чынг, писавший в «Курьер де Сайгон» под псевдонимом Очевидец, в частности сообщал следующее: «Среди прочих присутствовавших представителей СМИ выделялся бледный молодой человек в пижонистом чёрном костюме из широких, мешковатых брюк на подтяжках и пиджака с полами до колен и с накладными плечами. Именно он больше других заставил нервничать уважаемого представителя Вьетминя, когда напрямую спросил его, кто же именно избрал Исполнительный комитет Вьетминя в Кошиншине и чем была легитимирована его власть. Ответ господина Чана был примерно таков: «Мы лишь временно заполнили вакуум власти в Сайгоне и собираемся постепенно передать всю её полноту народным комитетам районов и предприятий… Что же касается моего политического ответа, — при этих словах он вынул из кобуры свой увесистый маузер и положил его прямо перед собой на стол, — то я тебе его дам в другое время и в другом месте». Думаю, не стоит и упоминать о том, какое впечатление о моральном облике новой власти вынесла почтенная публика из этого ответа».

«Впрочем, — продолжал Очевидец, — не совсем ясным остался окончательный ответ на вопрос, волновавший всех присутствовавших, а именно: кому же всё-таки окончательно достанется власть над нами в этот раз? Присутствовавший на пресс-конференции делегат Сопротивления, или, если угодно, так называемой «сражающейся Франции», некий полковник Седиль, и глазом не моргнув, без всякого стеснения утверждал, что якобы «Многое зависит от способности Вьетминя поддерживать порядок и пресекать факты грабежей и мародёрства на территориях “наших владений” (sic!), что, мол, только тогда, когда будет окончательно установлен порядок, можно будет приступить к формированию нового правительства Кошиншины и полнейшей реализации положений алжирской Декларации генерала де Голля. Надо отметить, что, хотя слова его звучали туманно и многообещающе, вид у полковника был весьма внушительный».

Пока я читал «Курьера» и прочие газеты в центре города послышалась беспорядочная стрельба. Поскольку дядю Нама после трубки не разбудил бы и артиллерийский обстрел, а Софи испуганно пряталась под кроватью в детской, я смог спокойно и беспрепятственно улизнул на улицу в самый драматичный момент. Я уже знал, что уберечься от шальной пули было легче без велосипеда и поэтому короткими перебежками, то и дело поворачивая свой корпус бочком, зигзагами уже вскоре добежал до театра основных событий. На бульваре Республики, всего недавно прозывавшемся бульваром Парижской Коммуны, он же в прошлом бульвар Нородома, из всех репродукторов крутили речь Хошимина, в которой он объявлял всему миру о национальном суверенитете ДРВ. На деревянных подмостках, возведённых за собором пару недель назад, положив руку на рукоять своего неразлучного маузера, торчавшего из огромной деревянной кобуры, как всегда залихватски свисавшей с пояса, придав себе величественную, по его представлениям, позу, возвышался над толпой кривоногий, пузатый товарищ Чанг с избранными участниками Исполнительного комитета. Толпа была организована в четыре стройные колонны, явно готовившиеся торжественно промаршировать перед Чангом и сотоварищами после выступления дядюшки Хо. Голос вождя потрескивал в эфире, и если бы не родная речь я бы принял его за японского императора. Интонации в любом случае были не менее сановитыми, тем более что в данном случае речь шла о победе, а не о поражении. Это были интонации человека, облечённого властью.

Самой крупной и лучше всех вооружённой была колонна Вьетминя, чьи ряды были раздуты «Авангардной молодёжью» и татуированными пиратами, самоназвавшимися «Комитетом налётчиков». За ними следовала колонна националистов, чьи ряды также были существенно раздуты за счёт солдат капитулировавшей японской армии. Этим было всё безразлично, они хотели только сражаться и умирать, и борьба Вьетминя против западного колониализма показалась им самым достойным выбором. Кроме них здесь же присутствовали каодаисты и приверженцы другой небольшой секты Хоа-хао, вооружённые до зубов. Их вёл Безумный бонза, длинноволосый шизофреник, то и дело хватавшийся обеими руками за голову, потому что его всё чаще посещали пророческие видения. Именно пираты стреляли нет-нет в воздух в ответ на призывы и лозунги Хошимина. Марш мне понравился. Но после марша начался погром. Не помню, отдавал ли товарищ Чанг такие приказы, но толпа как-то спонтанно хлынула в сторону жёлтого здания на Катина в поисках членов голлистского Экспедиционного корпуса, по слухам уже занимавшего все бюро вишистской администрации. Повсюду слышались дружно подхватываемые толпами крики: «Смерть французскому империализму!» Попадавшимся под горячую руку французам приходилось несладко — их жестоко избивали, к тому же там и сям опять слышалась беспорядочная стрельба. Стреляли на бульваре Боннар, стреляли на Центральном рынке, и лишь когда вместе с кромешной ночью на Сайгон хлынул очередной тропический ливень, стрельба утихла.