Эльдар Саттаров - Транзит Сайгон-Алматы

На следующий день новости начали поступать и из транзистора дяди Нама на вьетнамском языке. Оказывается, японцы капитулировали, и голос, вещавший вчера по радио, принадлежал самому императору Хирохито. Они передали под Токио полномочия генерал-губернатора Индокитая делегату марионеточного правительства Бао Дая, но уже на следующий день его имперский жёлтый флаг с тремя красными линиями, похожими на червей, ползущих по песку, был сорван коммунистами из Вьетминя. Они появились из ниоткуда, вынырнули сначала из подпольных явочных квартир города, потом из глухих лесов, но как только они показались на балконе ханойского муниципального театра, чтобы вывесить над ним свой собственный красный флаг с золотой звездой, их приветствовала двадцатитысячная толпа манифестантов. Никто этого не ожидал — ни китайцы, ни японцы, ни союзники. Вооружённые отряды сил самообороны товарища Зиапа постепенно занимали все стратегические узлы Тонкина. В тот же день словно в одночасье окна и балконы всего города украсились красными флагами.

Солдаты «Освободительной армии» Бао Дая, вступившей в город лишь днём позже, не успевшие толком никого ни от кого освободить, чувствовали себя так, словно находятся на вражеской территории. Пока имперский делегат Фан Тоай направлялся на переговоры в штаб Вьетминя в представительском кабриолете, его не покидали чувства горечи и обиды. Вместо праздничных толп, юных девушек в нарядных «ао-заях» и лавров освободителя его встречали внимательные недружелюбные взгляды горожан из-за жалюзи на окнах, украшенных коммунистической символикой, либо абсолютно равнодушные, погасшие и пустые взоры японских солдат, устало куривших под навесами на полупустынных тротуарах или в скудной тени от своих танков, порой всё ещё грохотавших тут и там, рутинно передвигаясь с места на место по улицам Ханоя. В небе угрюмо гудели моторы убиравшихся восвояси «Накадзим». Встреча с партизанами и выяснение отношений не принесли и доли облегчения, на которое законно рассчитывал Фам Тоай. Из их скупых реплик он понял, что красные уже практически завладели всем городом. Японцы сдали им не только все административные здания, но и оружейные арсеналы, не пуская их пока только в Индокитайский банк.

Имперский посланник был не одинок в своих тяжёлых чувствах. Генерал Фагуй при первом же донесении о действиях хошиминовской армии в Тонкине в сердцах разбил любимый фарфоровый чайник одним ударом своего тяжёлого кулака. Потом он велел докладчику собрать осколки, забинтовал руку носовым платочком и больше уже ничем не проявлял своих эмоций.

С тех пор товарищ Зиап считал бескровную Августовскую революцию одной из своей лучших побед, ведь канон гласит, что «лучшее из лучшего — одержать победу не сражаясь».

У нас в Сайгоне Минода и Иида начали спешно передавать свои полномочия избранным местным реакционерам. В частности, «Авангардную молодёжь» возглавил доктор Фам, известный представитель националистической интеллигенции. Проезжая на велосипеде по своим обычным маршрутам, в эти дни я не мог не заметить, что город поступательно и неуклонно скатывается в стадию невиданного до сих пор лихорадочного бурления. Растущие группы разгорячённых новыми идеями и рисовым самогоном людей с красными флагами заполняли то бульвар Нородома за собором, то лужайки в ботаническом саду, то площадь прямо за автосалоном Бенье. Со стороны джунглей приходило всё больше заросших щетиной сторонников Вьетминя, зачастую вооружённых револьверами и автоматами, не обращавших никакого внимания на японские патрули, всё ещё охранявшие практически весь периметр старого центра. Эти, казалось, полностью переключили своё внимание на пленных французов и других европейцев. Столкновений с вооружёнными партизанами у них не было, так что те преспокойно заняли здание городской ратуши под свой штаб. Они сформировали отряды собственной милиции, которая присоединялась на каждодневных уличных манифестациях к толпам «Авангардной молодёжи» в белых пилотках, каодаистам под имперскими стягами с красными полосами и троцкистам из Лиги за IV Интернационал, митинговавшим под своим неизменным знаменем мировой революции с пронзённым молнией земным шаром. То и дело со своего постамента с грохотом свергался какой-нибудь памятник очередному французскому колонизатору. Я отмечал по утрам лежавших в уличной пыли Франсиса Гарнье перед муниципальным театром, Риго де Женуи на набережной Сайгона, Пиньо де Беэня перед Нотр-Дамом. Затем кто-то залил красной краской монумент героям Первой мировой, а бульвар Нородома спонтанно переименовали в бульвар Парижской Коммуны.