Юй Хуа - Братья

Четверо из лавки гробовщика со своими коромыслами и веревками поплелись из переулка, а Ли Лань жалко побрела за ними, так же жалко повторяя:

— Как-то еще можно сделать?

Они твердо отвечали:

— Нет.

Четверо вышли из переулка и увидели, что Ли Лань по-прежнему тащится за ними. Старшой остановился и сказал ей:

— Ну подумай, кто ж так хоронит, чтоб у мертвого ноги из гроба вылезали. Как бы там ни было, все лучше, чем если ноги наружу торчать будут.

Ли Лань горестно потупилась и с болью сказала:

— Пусть будет по-вашему.

Четверо вернулись, а за ними вернулась домой и несчастная Ли Лань. Она молча покачала головой, подошла к гробу и посмотрела на Сун Фаньпина. Нагнулась, запустила в гроб руки и осторожно закатала мужу штанины. Когда она сделала это, то снова увидела раны на ногах Сун Фаньпина и, дрожа всем телом, подвернула брюки выше колен. Подняв голову, Ли Лань заметила сыновей. В ужасе она прикрыла им глаза и, потупившись, вывела из комнаты. Она закрыла дверь, села на кровать и зажмурила глаза. Бритый Ли с Сун Ганом сидели по обе стороны от нее, и она сжимала руками их плечи.

Старшой крикнул из комнаты:

— Ну, мы бьем!

Тело Ли Лань содрогнулось, словно через него пропустили ток. Вслед за ней вздрогнули и дети. Снаружи к тому моменту столпилось уже много народу: соседей, прохожих и тех, кого они позвали попялиться. Люди черной толпой теснились у дверей, кого-то даже впихнули вовнутрь. Они гудели снаружи, пока четверо из лавки гробовщика разбивали Сун Фаньпину колени. Ли Лань с детьми не знали, как они это делали. Они услышали, как кто-то сказал, что надо бить кирпичом, но кирпич в итоге раскололся на куски; кто-то сказал, что надо бить оборотной стороной ножа, потом еще чем-то. Голоса снаружи галдели слишком сильно, им было не расслышать, что говорят на улице. Слышны были только вопли и вскрики, да еще звук ударов, бесконечный тяжелый гул, временами неожиданно сменявшийся звонкими щелчками. Это был звук, который испускали, раскалываясь, кости.

Бритый Ли с Сун Ганом безостановочно дрожали. Ли Лань, стиснув их плечи, сама ходила ходуном. Ее тело вибрировало, как мотор.

В конце концов те четверо раздробили крепкому Сун Фаньпину колени. Старшой велел подобрать куски кирпича, нападавшие в гроб. Через какое-то время он велел опустить на место штанины и засунуть внутрь перебитые голени. Потом этот человек постучал в дверь к Ли Лань и произнес:

— Выйди посмотри, мы закрывать будем.

Ли Лань, дрожа, встала и распахнула дверь. С дрожью она вышла из комнаты. Никто не знал, с каким трудом она подошла к гробу. Увидев, что перебитые голени мужа лежат на его бедрах, словно чужие, она качнулась, но не упала. Она не видела расколоченных коленей Сун Фаньпина, потому что мужики запихнули его голени в штанины, но заметила несколько осколков кости и следы крови на досках гроба. Вцепившись в гроб, Ли Лань посмотрела на Сунь Фаньпина с невыразимым чувством.

На опухшем бесформенном лице проявился облик улыбающегося жизнерадостного Сун Фаньпина. Обернувшись, он помахал рукой, как живой. А потом он побрел по пустой дороге, вокруг которой не было ни души. Самая большая любовь Ли Лань уходила от нее на тот свет.

Сидевшие на кровати сыновья услышали, как дрогнул ее голос:

— Закрывайте.

Бритый Ли с Сун Ганом так и не узнали, какая сила сумела сделать Ли Лань такой твердой. С того мгновения, как она вышла из ворот автовокзала и увидала ревущих детей, и до самого момента, когда опустилась на колени в пыль подобрать замаранную кровью землю, а потом поднялась и пошла домой, чтоб увидеть там растерзанное тело, отправиться за дощатым гробом и в конце концов велеть четверым из гробовой лавки раздробить Сун Фаньпину колени, она не пустила ни единой слезы. Когда было слышно, как Сун Фаньпину разбивали ноги, мальчишки пару раз чуть не завыли в голос, но, вспоминая наказ Ли Лань, чтоб никто не узнал, что они плачут, всякий раз закрывали рты.

Вечером того дня Ли Лань приготовила тофу*. Таков был наш лючжэньский обычай: те, у кого случались похороны, всегда готовили что-нибудь эдакое. Ли Лань водрузила на стол большую миску тофу и пиалку поджаренной зелени. Когда стемнело и зажгли лампы, они втроем сели за стол рядом с гробом Сун Фаньпина. Масляная лампа лила на него неугасимый свет, освещая путь Сун Фаньпина в иной мир, чтоб он не споткнулся.

За весь вечер Ли Лань не произнесла ни слова. Дети тоже не смели и пикнуть. В доме висела гробовая тишина. Только когда Ли Лань начала готовить, мальчишки услышали шум и увидели, как поднимался пар. Ли Лань готовила в первый раз после возвращения из Шанхая. Она стояла перед керосинкой, и слезы текли по ее лицу сплошным потоком, но Ли Лань ни разу не вскинула руки отереть их. Когда она вынесла на стол тофу и зелень, дети заметили, что ее слезы бегут ручьем. Продолжая заливаться слезами, Ли Лань разложила им еду по мискам. Потом она обернулась, чтоб найти палочки для еды. Простояв долго-долго в тусклом свете лампы, Ли Лань подошла к столу с шестью ветками в руках, не переставая плакать. На ее лице застыло выражение спящего. Рыдая, она опустилась на лавку, и сквозь слезы посмотрела на ветки в своих руках. Дрожащим голосом Сун Ган сказал ей: