Бернар Клавель - В чужом доме

Еще некоторое время они шли в молчании. Они уже не в первый раз выходили вместе из кондитерской и всякий раз шли рядом до самой площади Греви, почти не разговаривая. Там они расставались: Жюльен переходил площадь и направлялся к кинотеатру, а молоденькая продавщица исчезала в тени больших деревьев, росших вдоль тротуара.

В тот вечер мальчик не стал дожидаться, пока они дойдут до площади. Когда они немного отошли от кондитерской, он быстро оглянулся и вполголоса спросил:

— Вы можете обождать меня минутку?

— Только не здесь.

— Конечно, не здесь, а где-нибудь за площадью Греви. Идите медленнее, я вас догоню.

— А зачем я вам понадобилась?

Жюльен поколебался, опять поглядел на Колетту и прибавил:

— Я хочу поговорить с вами о профсоюзных делах.

— Тогда не задерживайтесь, — сказала девушка. — Я подожду вас возле улицы Мале.

Мальчик зашагал быстрее; иногда он даже бежал, то и дело перекладывая ящик из одной руки в другую.

Принося мороженое в кинотеатр, он иногда заходил в зал и несколько минут смотрел киножурналы или документальные фильмы. Бывали вечера, когда ему удавалось быстро возвратиться в кондитерскую, тогда он взлетал по лестнице к себе в комнату и громко хлопал дверью, чтобы услышал хозяин; затем вдвоем с Морисом они осторожно убегали по крышам — как это бывало в те дни, когда оба тренировались в боксе, — и успевали попасть в кинотеатр посреди сеанса. Билетерши сажали их в конце зала на приставные места, возле выхода, и, когда последние кадры фильма заканчивались, ученики бегом устремлялись к себе.

В тот вечер билетерша спросила Жюльена:

— Зайдешь ненадолго?

— Нет, спасибо, — ответил мальчик, ставя ящик с мороженым.

— Вернешься позже?

— Нет-нет. Сегодня не могу.

— Напрасно, нынче идет очень хороший фильм — «Тарзан и его подруга».

Жюльен торопливо ушел. Билетерша улыбалась. Он услышал, как она весело переговаривается с кассиршей, но не мог понять, о чем они толкуют. Он миновал площадь и пустился бежать вдоль центральной аллеи.

Колетта ожидала его, стоя под деревьями.

— Быстро управились, — сказала она. — А ведь ящики с мороженым тяжелые.

— Да, особенно тот, что побольше, — отозвался мальчик, переводя дыхание.

— Кажется, чего проще — поставить его на багажник.

— Оно конечно, только хозяин не хочет. Говорит, будто слишком сильно трясет. А мороженое, видите ли, вещь хрупкая.

— Скажет тоже! Да оно твердое, как деревяшка! Колетта умолкла, огляделась и прибавила:

— Постоим под деревьями, а то здесь проходят люди, которые знают меня.

Они углубились в аллею, обсаженную самшитом; маленькие листочки потрескивали на ветру. Над головами ветер свистел среди голых ветвей.

— Вам не холодно? — спросил Жюльен.

— Нет. А вот вы, верно, замерзли в холщовой куртке. Я часто думаю, как это вы не простуживаетесь, ведь так легко одеты.

Они подошли к скамейке.

— Присядем? — спросил мальчик.

— Если хотите.

Они уселись рядом и некоторое время прислушивались к дыханию ночи. Потом Колетта спросила:

— Знаете, а ведь хозяин не имеет права заставлять вас носить такие тяжелые ящики с мороженым.

— Я этого не знал.

— Теперь будете знать.

Она умолкла. В темноте они едва видели друг друга. По лицам проходили тени от ветвей, лишь изредка на них падал слабый свет фонаря, стоявшего довольно далеко от скамьи.

— Да, вы, кажется, хотели поговорить со мной о профсоюзе? — спохватилась Колетта.

— Именно… Я там был и получил членский билет.

— Вот и хорошо, — отозвалась девушка. — Очень рада. Теперь нас в кондитерской двое.

Жюльен промолчал. Порывы ветра стали резче, но он по-прежнему свистел в верхушках деревьев. То там, то здесь потрескивала ветка, отламывался и падал на землю тонкий сучок.

— За столом хозяин держал себя отвратительно, — снова заговорила Колетта. — У него такой вид, словно он считает личным оскорблением, что вы сочиняете стихи.

— Но стихи вовсе не мои, я их выписал из книги «Цветы зла». Верно, слыхали?

— Ну, мне не до книг! — вырвалось у Колетты.

Наступила пауза. Потом девушка громко сказала:

— То, что стихи не ваши, дела не меняет. Он не смеет лезть в ваши дела, рыться в ваших вещах, насмехаться над вами! А он себе это вечно позволяет. Заставил вас кинуть в огонь рисунки! Да как он посмел!

— Ну, я таких сколько угодно нарисую. Так что это меня мало трогает.

— Тут дело в принципе. Пусть даже речь идет о клочке бумаги, но раз листок принадлежит вам, хозяин не имеет права его трогать.