Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

Нет, мне не показалось. Он по-настоящему сердился. Только вот на что, я не могла понять. Да и какое право он имеет делать мне внушения? Еще и в машине, пользуясь тем, что я не могу послать его ко всем чертям и уйти. Какое ему до всего этого дело? Ведь если кто и был инициатором нашей встречи с профессором, то это именно Амелунг. Что, пытается снять с себя ответственность? И обозвал меня объектом, будто какую-то муху дрозофилу. А самое главное, моя обида большей частью была вызвана тем, что он словно бы пытался отобрать у меня увлекательную книгу на самом интересном месте. Как в подростковом возрасте, когда мама приходит среди ночи, отбирает недочитанного Конан Дойля и выключает свет.

— О! Тогда вам придется делать этот ваш, как его, бихевиоризм, чтобы привести меня в чувство, когда я окончательно тронусь головой. Ха-ха! — Я пытаюсь перевести наш разговор в плоскость легкую и шутливую, чтобы только он отстал со своими нравоучениями. Обычно я поступаю так с Оли, и помогает.

Но доктор Амелунг не Оли:

— Фрау Таня, я уже говорил вам, что только самое неудачное стечение обстоятельств может свести нас с вами профессионально. — Он сказал это достаточно строго, но еще строже добавил, подумав: — Впрочем, я и тогда откажусь.

Надо думать! Моим первым и естественным желанием было потребовать немедленно остановить машину и выйти, но стоять на автобане небезопасно и, кроме того, после сеанса я вправду не чувствовала сил в ногах. Я замолчала, всю оставшуюся дорогу дулась и, словно четки, перебирала в голове то, что успела ему рассказать.

Марина Львовна постепенно сдружилась с мыслью, что у нее трое детей. Успокоилась и даже нашла в этом обстоятельстве некоторые плюсы. Немного, но нашла. А все равно семейная жизнь плохо поддавалась руководству. Так, по крайней мере, ей казалось.

В семье все и всегда шло вкривь и вкось, выходило из-под контроля, работало в авральном режиме. Хронически не хватало денег, в очереди прямо перед Мариной заканчивались гречневая крупа или туалетное мыло, протекал кран на кухне, убегало с плиты выставленное кипятиться белье, родительское собрание назначали в самый неудобный день. В воскресенье с утра нужно было вести детей в театр или музей, вместо того чтобы хоть раз в неделю выспаться. Надо было тащиться в субботу с Николаем на юбилей его сослуживца и весь вечер сидеть сиднем, слушать нудные пьяные разговоры о перегибах во внешней политике, диссидентах-молодцах и всесилии КГБ. А хотелось праздника, настоящего, счастья хотелось. Хотелось танцев, романтических вечеров на черноморском побережье, театральных премьер, закрытых показов в Доме кино. Хотелось хоть немного еще пожить «для себя» и чтобы муж чаще оказывал знаки внимания, дарил цветы, приглашал в кафе, обращал внимание на новую прическу, на модное платье. Чтобы чулки были всегда новыми, не зашитыми, туфли не разваливались, маникюр не облезал. Чтобы мужчины обращали внимание, а муж ревновал. И вообще, пусть бы все эти бытовые хлопоты были, но чуть позже, пусть даже ну совершенно те же самые, только потом когда-нибудь. Иногда Марина даже жалела, что вышла замуж, пускай и удачно по общепринятым меркам. Только в двадцать четыре, в проходной дядькиной комнате, много не навыбираешь, надо было идти, раз берут. Да и тогда казалось, что это любовь. Что она знала о любви?

Муж не ревновал, на закрытые показы не водил, не вывозил на море. Почти все выходные они проводили врозь: Марина дома с детьми, а Николай на охоте или рыбалке. В пятницу вечером доставал выцветший, пропахший дымом рюкзак, скрупулезно собирал в него по списку соль — спички — брикеты каши, чистил ружье или перебирал крючки и блесны и уезжал. Справедливости ради надо сказать, что регулярно звал Марину с собой, обещал море романтики и впечатлений, соблазнял перспективой поставить в загон на лося или дать новый спиннинг, но Марину Львовну подобная романтика не устраивала. Да и компания у Николая была сомнительная: пяток таких же ненормальных фанатиков, готовых в любую погоду из дома улизнуть, чтобы у костра водку пить да байки травить или правительство хаять. В воскресенье вечером возвращался «отдохнувший» — небритый, уставший, бросал в ванной ворох грязного белья, снова ружье чистил и крючки перебирал. Трофеи охотничье-рыбацкие гордо выкладывал на кухонный стол. Трофеи, разумеется, были хорошим подспорьем: иногда, когда повезет, сразу по десять килограммов лосятины привозил или пяток здоровых щук, не считая карася с подлещиками.