Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

Ну что еще я хотела услышать, скажите на милость? Разумеется, он «ни при чем». Надо думать! Он не имеет ко мне никакого отношения, и я к нему никакого не имею. Надо закрыть глаза и подремать.

— Да, мне действительно реально лучше. И ночные видения прекратились. Представляете, я совсем не вижу снов, никаких.

— Это хорошо. — Его голос не блистал эмоциями, и глаз он от дороги не отводил. Полагаю, он уже пожалел, что пригласил меня с собой и теперь вынужден изображать вежливого собеседника.

— Профессор даже предложил мне закончить наши сеансы, раз результат достигнут.

— И что же вы? — Я снова не расслышала заинтересованности — так, дань хорошему воспитанию. Вероятно, мне все же стоит замолчать.

— Я? Знаете, а я отказалась. Как бы это объяснить? Может быть, это плохо, то, что со мной происходит, но я чувствую себя своего рода наркоманкой. Я вижу, что втягиваюсь в эту, другую, жизнь и не могу остановиться. Я давно уже ничего так не хотела и не ждала, как нынешних сеансов с профессором. Вы наверняка мне скажете, что это плохо и что нельзя жить придуманной жизнью, подменяя ею реальность. Но мне ужасно хочется узнать, что же будет дальше. Как в хорошей книге, когда читаешь и не можешь оторваться. До самого рассвета читаешь. Ловишь себя иногда на мысли, что пора спать и что с утра на работу, а не откладываешь и продолжаешь читать, взахлеб. Пока не дочитаешь до корочки. Только тогда успокаиваешься. Вот я и хочу дойти до корочки, узнать, чем же все закончится.

— Вы сравниваете это с романом? — Впервые в его голосе я уловила искреннее недоумение.

— Хотите расскажу?

Зачем я спросила? Ежу понятно, что его не интересует моя всамделишная жизнь, а виртуальная уж и подавно. Он молчал. А я все равно рассказала. Так, вкратце.

— Но вы не можете не понимать, что у этого романа не будет хеппи-энда, — отреагировал он на мой рассказ абсолютно индифферентно, безо всяких ахов и охов. — Вы сможете легко пережить финал?

Тут уж я недоуменно подняла брови.

— Фрау Таня, сколько вам лет?

Вопрос показался мне неуместным. Вообще-то я не скрываю собственного возраста и никогда не уменьшаю количество прожитых лет, но сейчас ответ словно застрял в горле, пришлось его выталкивать наружу, откашлявшись:

— Двадцать девять.

Он усмехнулся непонятно чему. Может быть, тому, что у меня двенадцатилетний сын? Но я не стала объяснять, что у нас с Юргеном была любовь еще с колледжа. Настолько сумасшедшая, что никто не мог нам помешать пожениться.

— Если принять во внимание вашу дату рождения и те времена, когда разворачиваются события, о которых вы рассказываете, то не трудно догадаться, что эта воображаемая Вера умерла совсем молодой, — принялся втолковывать он мне тем же менторским тоном, которым разговаривал с собственным сыном. — Предыдущая жизнь, как вы ее называете, по определению не может продолжаться после вашего настоящего рождения. Но вы же должны понимать, что смерть молоденькой девушки противоестественна. У смерти в таком возрасте обычно довольно неприглядная причина. Это я вам как профессионал говорю. Это может быть больно, страшно, мучительно. — Он замолчал ненадолго. — Ответьте мне на вопрос: вы готовы пережить собственную смерть? Именно собственную, раз вы умудрились близко к сердцу принять переживания другого человека?

Вопрос был поставлен так жестко, прозвучал так оглушительно, что я не сразу сообразила, что именно он имеет в виду. Даже хотела сначала сказать, что я уже почти что пережила собственную смерть, когда несколько месяцев пролежала в коме. Но вдруг осознала, что он говорит совсем о другом.

— Собственную смерть? Какой ужас! Я не думала об этом…

— А напрасно. Об этом нужно было подумать в первую очередь. Вы уверены, что это не подорвет ваше психическое здоровье? А оно, как я понимаю, у вас не бог весть какое крепкое.

Спасибо, хоть прямо не назвал меня сумасшедшей. Но, по большому счету, доктор Амелунг был прав.

— Но профессор Шульц ничего подобного мне не говорил, — растерялась я и принялась что было сил хвататься за соломинку: — Он же должен был меня предупредить, правда? Он обязательно меня предупредил бы, если бы существовала реальная опасность…

— Фрау Таня, не будьте наивной. — Мне показалось, что доктор сердится. На что? На мою тупость? — Маркус, разумеется, высококлассный специалист и хороший человек, но он в первую очередь ученый. И вы представляете для него интерес как объект наблюдений. Вы, фрау Таня, очень редкий и интересный объект, и я на месте Маркуса тоже не спешил бы вас отпускать. — Я ясно вспомнила слова профессора о том, что решение прекратить наши сеансы или продолжать должно исходить от меня. — Но где ваше чувство самосохранения? Не пора ли остановиться? Или вы так в себе уверены?