Лидия Ульянова: Здесь и сейчас

— Таня… — Он не торопился, собираясь со словами, и у меня замерло сердце в предчувствии чего-то нехорошего. Скорее всего, именно сейчас он сообщит, что у наших отношений нет будущего.

— Таня, тебе не нужно ехать к Гюнтеру. Оливер ждет тебя дома…

— Откуда ты знаешь? — изумилась я, моментально забыв о всяких там отношениях. — Что-то случилось? Что-то с Оли? Да говори же ты!

— С Оли все в порядке. Дело в том, что Гюнтер в больнице, а Вейла сидит у его постели. — Он старался говорить спокойно, но только еще больше меня пугал: — Сразу после нашего вылета в Петербург, в тот же день Гюнтер подписал бумаги о продаже магазина. Он не хотел тебе говорить, чтобы не волновать перед дорогой. А вечером у него случился сердечный приступ, инфаркт…

— Почему Оли ничего мне об этом не говорил? И откуда ты знаешь об этом? Ты что, так шутишь?.. — Я вцепилась в его рукав и принялась трясти, машина завиляла из стороны в сторону.

— Тише, Таня, успокойся. — Он высвободил руку и выровнял машину. — Оливер думал, что ты все бросишь и вернешься домой, а ты сказала, что должна сделать в России одно очень важное дело. У тебя замечательный сын. Они с Агнет позвонили мне и попросили совета, я сказал, что тебе ничего пока говорить не нужно, и попросил Курта забрать Оливера к вам домой и пожить с ним несколько дней до нашего возвращения. Ведь жене Гюнтера стало трудно уделять мальчику много внимания…

— Ты с ума сошел! Он же маленький мальчик!.. Да как ты посмел?! — Я вспомнила, как мой маленький мальчик совершенно по-взрослому обманывал меня эти дни, говоря, что все в порядке. Только голос у него был каким-то чужим, а я, занятая собственными бредовыми изысканиями, не удосужилась отнестись к этому серьезно. И теперь понятно, почему Гюнтер упорно не брал трубку, когда я звонила. — Он оказался один, брошенный… Я даже не знаю, как он провел эти дни.

— Не волнуйся так, нормально провел. Каждый день ходил в школу и ел четыре раза в день. Они с Куртом в хороших отношениях, поэтому Оливер не пострадал в твое отсутствие, даже наоборот, славно провел время…

— Ты соображаешь, что ты говоришь? Разумеется, это же не твой ребенок! Ответь, почему мне никто ничего не сказал? — Я уже кричала на всю машину, размахивая руками в порыве праведного гнева. — Я обязана была вернуться домой!

— Вот поэтому я и запретил говорить. Здесь все прекрасно обошлись без тебя, а ты смогла сделать то, зачем поехала…

Да, и не только сделать, а еще и кувыркаться с ним в постели!.. Не потому ли он запретил сообщать мне?

Я не стала слушать дальше. Я потребовала остановить машину, выматываться из нее и катиться на все четыре стороны со своим чемоданом. Я назвала его бесчувственным чурбаном, ущербным самодуром и сексуально озабоченным недоумком.

Он, казалось, и не собирался реагировать на оскорбления. Только заявил, что ни за что не пустит меня за руль в таком состоянии и сам довезет до дома. Вместо того чтобы убираться подальше, он позвонил Курту, а после короткого разговора сообщил, что они с Оливером в нашем магазине и если я хочу, то он может отвезти меня прямо туда.

Я уже пришла в себя настолько, что смогла позвонить сыну. Оливер и не собирался плакать, он бодро отрапортовал, что Вейла позволила ему забрать понравившиеся книги, и они с Куртом после школы взяли большую сумку и пошли в магазин.

— Приезжай сюда, мамочка, тебе ведь тоже надо забрать отсюда свои вещи. Эрика уже упаковала все свое, а для тебя мы приготовили коробки. Завтра сюда больше никого не пустят, магазин будет закрыт на замок.

Подъехав к хорошо знакомому зданию, я обнаружила, что привычная вывеска снята и стоит, небрежно прислоненная к стене, а с витрины чужие люди убирают последние украшения. Я не стала прощаться с доктором, не стала его благодарить, просто выбежала из машины и поспешила в магазин.

Вопреки ожиданиям, мой сын за прошедшие дни не превратился в оборванного, голодного пирата, а выглядел совершенно таким, каким я его и оставила. После воплей с объятиями он грустно сообщил, что Гюнтер пришел в себя, но еще совсем слаб, а врачи не обнадеживают Вейлу. В торговом зале я краем глаза видела Курта, качавшего сивой дынькой головы над сваленными в гору книгами, но вскоре он исчез, а я даже не успела сказать ему спасибо.

Мы с Оливером собрали мои вещи, погрузили в машину коробки и собирались уезжать домой, когда я заметила забившегося за вывеску Профессора. Кот, впервые в жизни оказавшийся никому не нужным, выглядел плачевно. Одно ухо у него было разорвано и висело, шерсть слиплась и местами торчала в стороны, как иголки у ежа. Зашуганный Профессор, казалось, боялся выбраться из своего ненадежного укрытия. Я вышла из машины, подошла поближе, присела на корточки и увидела, что он дрожит от страха и холода. Где он ночевал эти дни? Я осторожно протянула вперед руку и тихонько позвала, кот немного помедлил, а потом двинулся мне навстречу на полусогнутых лапах. Подошел вплотную, понюхал мою коленку и обреченно потерся, оставляя на брюках серые клочья. Не получив отпора, Профессор посмотрел на меня в упор двумя желтыми плошками и жалобно мяукнул. Долго не раздумывая, подчиняясь неизвестному прежде чувству, я подхватила его на руки и провела ладонью по теплой голове. Кот не сопротивлялся, только, казалось, безмерно удивился человеческой реакции — кроме Гюнтера, его давным-давно никто не гладил. Он оказался совсем не таким тяжелым, как я ожидала, а под шерстью легко прощупывались тонкие старческие ребра. Кот боднул мою руку широким лбом, украшенным свежей царапиной, — возможно, выражал благодарность. Со вздохом я поднялась и, прижимая Профессора к груди, вернулась в машину.