Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать

Он уже приготовился услышать от Матвея что-нибудь язвительное насчет бомбы и остатков компании, но тот почему-то промолчал.

– Здравствуйте, – сказала Нина, которая, конечно, понятия не имела, кто этот мужчина.

– Я не вовремя, – удивив, растерянно произнес Матвей и отступил к двери.

– Мне вообще-то пора, – она вопросительно взглянула на Стаса.

Наверное, следовало удержать ее, придумать невинный предлог, но ему вдруг захотелось остаться одному. При ней не удастся погрузиться в те, едва отошедшие в прошлое полчаса, когда он узнал так много, что, похоже, потребуются годы, чтобы вспомнить и прочувствовать заново все детали. Насладиться памятью о них, которая умеет так ярко обострять уже пережитую радость, хотя это кажется невозможным.

– Ладно, – вяло согласился Стас. – Давай.

Его слегка разозлило, что Нина выбрала для прощания этот момент, когда Матвей здесь и нет возможности даже поцеловать ее. Она быстро натянула меховые ботинки и накинула куртку, даже шапку не надела, и уже шагнула к двери, точно бежала и боялась, что ее остановят. Стас шагнул следом. Но что ей можно было сказать при этом человеке, не просто чужом, а враждебном всему, что раньше и сейчас составляло мир этого дома?

– Пока?

Рыжеватые волосы рассыпались по светлой куртке и лучились теплом. «Волосы не могут быть теплыми». Стас пошевелил пальцами:

– Ну, пока!

Он не ожидал, что и Матвей выйдет за ней следом, ведь их разговор насчет ремонта был едва начат. Зачем же он тогда приходил? Или уже отступился от своего предложения? Он тоже способен менять планы на ходу?

Растерянно скользнув взглядом по светлому огню ее волос, уже улетающему вниз по подъездной лестнице, Стас запер дверь и осел прямо в коридоре. Сполз по стенке и застыл на корточках. «Ушла, как будто ничего и не было. «Пока!» Что это значит? Но я ведь… Я ведь первый у нее…» – в его перегруженной всякой всячиной памяти промелькнуло что-то неприятное, подзабытый слух об операциях, восстанавливающих девственность. А вдруг?

«Да нет! – Стас поднялся, опять пробороздив лопатками по стене. – Зачем ей это? Да и денег у них в семье вечно не хватает. Телефон и тот не могут купить. Да и у родителей разве попросишь на такое?»

Не подозревая, что пробирается извечным мужским путем подозрений и оправданий, Стас промучился так до прихода отца. Он то падал на тот самый диван, казавшийся еще теплым, то порывался бежать за Ниной следом, не сомневаясь, что найдет, чтобы схватить ее за плечи, притиснуть к стене, пачкая известкой куртку, и криком, угрозами вырвать из нее признание. В чем? Не важно… Почему она вдруг ушла? Как она могла уйти?!

Он уже не помнил, как сам хотел этого, и не задумывался над тем, что, может быть, Нине тоже хотелось поскорей уединиться с тем драгоценным, долгожданным, обретенным так неожиданно чувством, которое страшно было потерять. Испортить одной минутой, оказавшейся лишней… Уже начиная одеваться, Стас приходил в себя, обескураженно смотрел в зеркало шкафа: «Что это со мной творится?» Он медленно стягивал одежду, пытаясь отделаться от ощущения, будто попал не в свою жизнь, ведь с ним никогда ничего похожего не происходило…

Лишь когда вернулся отец, Стас вспомнил, что собирался упиться этим временем одиночества, выжимая толику наслаждения из каждого оставшегося в памяти движения Нины, вздоха, бормотания… Он упустил все это, а теперь уже надо было думать о другом: говорить или нет отцу о непонятном визите Матвея. Он решил, что лучше не стоит, не то отец заведет с телевизионщиком об этом разговор, а тот еще сболтнет о Нине, и начнется следствие.

«Хотя что, я не могу привести домой девчонку? – Стас спорил с собой так яростно, будто его уже обвиняли бог знает в чем. – Это же еще не значит, что мы с ней… Ну да, школу мы прогуляли. А ты сам никогда не прогуливал?»

– Что это ты ходишь кругами? – отец вдруг заметил его. – Пару схлопотал?

– Человека могут волновать не только оценки, – гордо отозвался Стас и подумал: «Знал бы ты!»

У отца весело заблестели глаза.

– Безусловно. И чем же этот человек озабочен?

– Созданием ядерной бомбы нового поколения, – огрызнулся Стас.

Его раздражало, когда отец начинал тоном намекать на его незрелый возраст. Потом Стас вспомнил, что эта пресловутая бомба всплывает в его разговоре второй раз за день, и чуть не рассмеялся. Но смех этот пришлось бы объяснять, придумывать ложь, а этого сейчас не хотелось.

Выверенным движением Аркадий вывалил макароны в дуршлаг и отшатнулся от взметнувшегося от них пара. Затем невозмутимо спросил: