Юлия Лавряшина - Простить нельзя помиловать (сборник)

© Лавряшина Ю., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

– А можно устроить на Новый год факельное шествие!

Перед глазами заколыхалось огненное марево, и Мишка едва не зажмурился. Его воображение создавало другую реальность мгновенно, на время вытесняя знакомый мир и вырисовывая ее многообразием ярких красок. Мальчик даже не догадывался, что другие люди не умеют видеть так. Сотни нетерпеливо подрагивающих, рвущихся куда-то огоньков вытянулись неровной цепью, высвечивая в домах, знакомых уже двенадцатый год, новые черты.

Увиделось, как криво ухмыляются окна, за которыми, казалось, прячется что-то страшное… Как металлические морды подъездов холодно скалятся, заманивая в темноту, что была их сущностью… А растопыренные мерзлые ветки тянутся прямо к огненным глазам окон, не боясь опалить себя…

– Нет, вообще-то лучше без факелов, – пробормотал он, не решившись поднять глаза на Стаса.

Тот, может, и не разглядел всей жути этой ночи, зато всегда замечал, когда с Мишкой что-то не так…

– Конечно, не надо, – снисходительно заметил брат. – А то папа тебе голову оторвет, если пожар устроишь!

– Папа не оторвет!

Стас нехотя согласился:

– Ну, не оторвет. Он этого и не умеет, добрый слишком… Таким всегда не везет. Запомни!

Мишка оглянулся, хотя отца не было дома, и спросил шепотом:

– Она не звонила?

– Я с ней и разговаривать бы не стал, – отрезал Стас. Глаза у него стали похожи на стеклянные шарики. – Ушла и ушла. Нечего к нам лезть.

– Она не ушла, а уехала, – зачем-то сказал Мишка, хотя и сам понимал, что это ничего не меняет.

Старший брат посмотрел с той насмешливой снисходительностью, от которой внутри у Мишки все вскипало, как в серебристом высоком чайнике, что появился у них после маминого отъезда. Отец всеми способами пытался отвлечь сыновей от происходящего в семье, как сорок отвлекают ярко-блестящей штуковиной…

– Без разницы!

Лицо у Стаса сделалось грустным и длинным – так случалось всякий раз, когда разговор касался их матери. Правда, перемена приходила не в первый же миг, когда он ощетинивался со всей непреклонностью семнадцати лет, а спустя минуту, позволявшую больше никому не доказывать, как же он презирает эту… Ее…

«Они в жизни ее не простят». Мишка попытался сглотнуть эту мысль, но она так и застряла в горле. Он испугался, что сейчас брат спросит о чем-то таком, на что он не сможет дать ответ.

Но Стас лишь небрежно бросил:

– Ну, ладно…

Не продолжая разговора, он быстро ушел в свою комнату. Мишка же остался в своей, отыскивая, чем бы заняться. Побродив из угла в угол несколько минут, взял недочитанную книгу Крапивина, чтобы спокойно поразмышлять, делая вид, будто читает, и никого не беспокоя тем состоянием оцепенения, в которое так хотелось погрузиться. Он не часто позволял себе думать о маме, потому что мысли эти были острыми, от них в груди все болел…

…В тот вечер родители заперлись на кухне, а Мишка подслушивал их разговор из своей комнаты, приставив к стене банку. Обычно он подобного не делал, но на этот раз глаза у мамы стали словно чужие, и он сжался от страха перед неожиданно поселившимся в ней новым чувством. Видимо, оно и ей самой казалось настолько ужасным, что им с братом нельзя было об этом знать.

Поначалу разговор между родителями, голоса которых шелестели, как бумага, показался ему самым обычным – о новой работе, которую маме предлагали. Чего в этом страшного? Но следом Мишка понял: речь идет о переезде в другой город. Только он и сам не понял – испугался этого или нет.

«Зато директором на местном телевидении назначат – это же здорово!» Он все силился понять, отчего в голосах обоих родителей появились нотки непереносимой муки?

А потом было произнесено имя какого-то Матвея, который займется маминым будущим, и Мишке сразу все стало ясно. Ладони увлажнились, и банка, через которую он слушал разговор, опасно заскользила, норовя грохнуться на пол. Тут же промелькнула мысль: «А током не шарахнет?» И понял, что нарочно отвлекает себя этой глупостью от чего-то уже непоправимого, выпущенного родителями наружу. Только много дней спустя Мишка задумался над тем, каково же им обоим было жить с осознанием неизбежной разлуки.

«С какой стати мальчики должны ехать с тобой? Их дом, почва здесь, незачем вырывать их с корнем из родной земли!» – голос у отца стал скрипучим, как у старика. Мишке захотелось крикнуть, что не таким он должен быть, когда нужно уговорить родного человека остаться рядом! Неужели папа не помнит, он сам учил его, Мишку, этому? И вдруг понял: уговаривать никого не приходится, мама даже не протестует. Это просто игра в слова. Отец вынужден был озвучить то, что ей было не по силам самой сказать вслух.