Игорь Гергенрёдер - Грация и Абсолют

В Божьем храме Алик была раза три с бабушкой в детстве. Запомнились благолепие, ласковые старушки, отчего ещё до поездки в Псков возникла надежда, что церковь поможет уладить два дела: найти пристанище и познакомиться с кем-то, кто расскажет о партизанах. Входя в церковный двор, она заметила – на неё смотрят. По народным представлениям, она была «очень хорошо одета»: от превосходного портного жакет, юбка из дорогой материи, дань благопристойности – тёмная косынка.

Алик с поклоном перекрестилась на колокольню, смутилась, растерянно взглянула на зрителей и обратилась к старушке, которая оказалась поближе:

– Ради Бога извините, я приезжая. Не скажете, кто мог бы пустить меня на квартиру?

Кругом засуетились: казалось, все, кто тут был, хотят пригласить к себе непростую обходительную незнакомку, да куда? У одной теснота, у другой муж вечером пьяный, у третьей – то и другое.

– А вон к Нюре бы! – и Алику указали на сидящую в стороне на скамейке пожилую сутулящуюся женщину. – Одна в своём доме живёт.

Та пригласила приезжую присесть рядом.

– Какая нужда вас привела?

– Мой дед здесь был партизаном, – начала Алик и, не решившись «похоронить» одного из своих живых дедов, продолжила: – справка ему нужна, попросил похлопотать.

Нюра подождала, не скажет ли незнакомка ещё что-нибудь, и со вздохом произнесла:

– Отдельной комнаты для вас у меня нет.

Повела к себе, по дороге зашли в магазин: Алик хотела купить съестное на ужин. Выбор был неширокий, она взяла кило свежемороженой ставриды и, по просьбе Нюры, бутылку красненького. Пришли к домику, вросшему в землю меж двух двухэтажек, в сенях пахло гниющим деревом; дверь открылась в кухню, за нею была комната: кровать, диван, посреди стол и у стены на тумбочке телевизор. Угол занимали иконы.

Хозяйка указала взглядом на диван:

– Будете давать рубль за ночь, скажу вам спасибо.

– Очень хорошо, мне подходит, – приветливо сказала Алик.

Рубль в сутки за койку брали на черноморском побережье в сезон.

День истекал, хозяйка в кухне, готовя ужин, отвечала на вопросы о партизанах:

– Слыхали мы о них, но я никого их не видела. Ездила в одну деревню, промышляла, там у меня знакомые были. С попутной машиной проедешь с час, а там ещё час пешком пройти. В один-то день прихожу – вместо деревни зола. Нападение на немцев в той местности было, немцы и сожгли деревню.

– Вы меня ради Бога простите, – Алик старательно выказала смущение, – я разговоры слышала и не знаю, верить или нет. Не было такого, чтобы партизаны насиловали своих русских девушек?

Нюра, словно забывшись, сказала о другом:

– Солёная капустка осталась с прошлого года, а редьки нет. – Налила в солёную капусту подсолнечного масла и вернулась к вопросу постоялицы:

– Девушки тогда молчали, кому охота себе хуже делать…

Алик понимающе кивнула и вставила:

– Хватало того, что немцы творили.

– У немцев содержался дом, и наши, какие собой получше, сами туда просились, локтями друг дружку толкали. А потом с немцами уехали, – поведала Нюра и, будто защищаясь от обидного упрёка, заявила: – Я их не сужу! Богу их судить, не нам.

Накрывая на стол, сказала:

– Про то, как немцы лютовали, кому не известно? И ваш дед должен был вам рассказать. А мы жить хотели.

Она открыла бутылку, налила стаканчики:

– Со знакомством.

Вино показалось Алику отвратительным, она принялась заедать сделанный глоток, помалкивая, не теребя хозяйку расспросами. Та степенно закусывала и лишь, выпив одна ещё стаканчик, заговорила:

– У вас молодые самые лучшие годы, и вам хочется побольше хорошего. Так и нам в вашу пору хотелось – будь тут наши или немцы. Не мы их сюда пустили, – она ела жареную ставриду с макаронами и хлебом, подбирая его мякишем подливку с тарелки. – При немцах жизнь была много добычливее. Кругом частники открылись, кто мебель делает, кто костюмы шьёт, кто одежду перекраивает, чинит. Купишь у них и на толкучке торгуешь. Чего только я не продавала. Колбасу, мыло, вязаные носки, самогонку. Конечно, и при немцах были запреты, но до наших – куда немцам! При них я торговлей сыта была, дочь растила, жили мы в хорошем доме. Потом уж пришлось его продать и этот купить.

Алику было сосуще-тоскливо в тесном безотрадном прибежище; чувствуя, что о партизанах пока больше не узнать, она спросила женщину, что ей судьба послала после войны.

– Мужа, – ответила устало Нюра. – Взял меня с дочкой и куда как хорош был бы, если б не пил. Сын от него родился. С двумя детьми я состарилась, у дочери свои дети пошли, а сын служил в армии в Подмосковье, там женился и остался.