Камен Калчев: Софийские рассказы

Я подал ему заявление с тревогой в душе. Он бросил на него беглый взгляд и тут же поставил меня в тупик:

— А где твоя автобиография?

— Какая автобиография? — удивился я.

— Происхождение, морально-бытовая характеристика и прочее…

Я задумался. Он отложил мое заявление в сторону в прибавил:

— Нет, брат, так дело не пойдет. Иди и пиши автобиографию, и чтоб никакого приукрашивания фактов, потому что за это ты будешь нести ответственность.

— Само собой, — сказал я и пошел писать автобиографию. С авторучкой в руках я сосредоточил все мысли на своем прошлом и написал:

«Я, Драган Иванов Мицков, родился в прибалканском селенье Нижние Овчарни у бедных родителей в начале первой мировой войны, которая принесла народам только муки, а капиталистам и империалистам неисчислимые богатства. Родители мои, бедные скотоводы, умерли рано: отец — на фронте, в окопах, а мать — бабушка Ивана, как звали ее все, — в глубоком тылу, в нищете и голоде. Рос я сиротой, а в четырнадцатилетнем возрасте перебрался в столицу в поисках куска хлеба и крова, где и остался, рано вступив в брак с Радкой Стефановой Чукурлиевой, домашней прислугой, родом из Северной Болгарии. Ее все ценят и уважают как хорошую хозяйку, отдавшую свои силы заботам обо мне и нашей семье, созданной нашими общими с ней усилиями. Во время второй мировой войны служил в почтовом отделении, участвовал в нелегальных собраниях и встречах на чердаках и в полуподвалах, а также на Витоше — этой покровительнице революционной Софии, как, бесспорно, верно пишут о ней в последнее время в газетах и документах. Посещал и товарища Мичева в Центральной тюрьме, где он гнил заживо, осужденный на пожизненное заключение. Никогда не проявлял слабости и страха, кроме одного случая, когда во время бомбардировки убежал без разрешения в расположенное неподалеку от города село Илиянцы и прожил там два дня с напуганной до безумия женой и малолетним ребенком, беспомощным и голодным. Девятое сентября встретил на посту, вооруженным. Товарищ Мичев доверил мне вальтер, который позже, когда положение умиротворилось и утихло, я возвратил в целости и сохранности. Участвовал и в национализации, но немного. Не переставая, занимался самообразованием, переходя от первобытнообщинного к нынешнему строю с неплохими оценками в соответствии, естественно, с требованиями времени и общества, которое следит за всем. В морально-бытовом отношении устойчив, как и Радка — добросовестная мать, воспитавшая сына и внучку. Сейчас строим новую жизнь».

В конце автобиографии я поставил подпись и хотел было уже идти к Ивану Г. Иванову, однако перед этим позвал Радку, чтобы прочитать ей написанное. Она одобрила все, но сказала, что я слишком скромничаю, и припомнила несколько случаев, о которых я забыл. Тогда я сел и написал о них дополнительно. По пути к Ивану Г. Иванову встретил свояка. Мы сели с ним в скверике, под плакучими ивами, где было тихо и прохладно, и я в окружении пенсионеров, каким сам готовился стать в недалеком будущем, прочел ему автобиографию. Свояк выправил мой стиль, напомнив мне, как в свое время мы читали вместе с ним книги про Стеньку Разина и Гарибальди в Дряновском монастыре, неподалеку от пещеры, где позже были пойманы и арестованы полицией за нелегальную деятельность.

— А в целом ты ее написал неплохо, — добавил свояк. — Я бы такой автобиографией гордился.

— Скромно, но достоверно, — сказал я.

— Разумеется.

И мы расстались, как всегда сердечно, пожелав друг другу успехов в предстоящей работе. Я шел, весело посвистывая, когда недалеко от клуба встретил своего друга Зафирова, вечно занятого культурными мероприятиями, но всегда готового уделить время и мне. Он одобрил мою автобиографию, но нашел в ней случайно допущенный серьезный пропуск: в 1938 году, кажется, это было летом, мы отнесли товарищу Мичеву в Центральную тюрьму баницу. Ее потом съели надзиратели и обнаружили на дне противня нелегальное письмо. Я совсем забыл об этом факте и извинился перед Зафировым.

— Надо написать обо всем, Драган, — сказал он, — никто не имеет права лишать тебя твоих заслуг.

— Ты прав, Зафиров, но память подводит меня.

— А ты напряги ее, брат!.. А марки «оказания помощи», которые я тебе дал и ты их распространил за несколько дней, помнишь?

— Надо же! Это напрочь вылетело из головы!

— А помнишь, как ты привел подпольщика?

— Такого не было, Зафиров, — возразил я.

— Как это не было?! Было, дорогой, просто ты забыл… А облава?