Камен Калчев: Софийские рассказы

— Все по лесу ходят с этим окуляром? — спросил я.

Товарищ Мичев ничего мне не ответил, потому что в этот момент ему удалось соединиться с министерством и он, подняв указательный палец: «Генерал!» — подал мне знак, чтобы я молчал. Меня будто окунули в ледяную воду.

— Здравия желаю!.. Мичев… Он самый… Забытый… Ха-ха-ха!.. Слушай, слушай, «Байкал», дело очень серьезное! Запиши — Иван Драганов Мицков. Уже знаешь?.. Молодые люди, брат!.. Что мы? Сейчас другие времена… Да что ты говоришь? С каких же это пор он нос задрал? Поздравь его!.. Чешские?.. Из Венеции?.. Породистые… в рукаве… две штуки… Да, такие уж наши таможенники. Строгие… Обнаружили, но потом вернули, с небольшим конфузом… Сейчас они у меня самые лучшие почтовики… Приезжай, приезжай!.. Природа здесь — сразу помолодеешь!.. Мне давление удалось сбить… Ну давай, будь здоров, брат!

Он положил трубку и долго улыбался, не глядя на меня, потом пришел в себя и сказал успокаивающим тоном:

— Делу дали ход… Погоди, сейчас я позвоню и другому генералу!.. Что, студенты опять вторглись, а?

— Да, все смотрят через окуляр.

— Одни смотрят, другие не смотрят…

Товарищ Мичев взял трубку и начал опять набирать какой-то номер. Второй генерал ответил быстрее. Звали его Гриша. Он когда-то обещал поставить какому-то предприятию подшипники. Товарищ Мичев напомнил ему о данной им клятве…

— И еще один вопрос, брат, запиши… Случай с Мицковым, помнишь?.. — «Помню», по всей видимости, ответил ему Гриша, потому что товарищ Мичев сказал: — А куда ты денешься, конечно, помнишь, — и закончил разговор. Потом он позвонил полковнику Савову, после него подполковнику Якимову, майору Сирманову и дошел до капитана Еленкова. И все ругал их, а они перед ним извинялись.

— Так-то вот, брат, забывают, быстро забывают… Все им напоминать надо… С глаз долой — из сердца вон… Согласен?

Студенческая бригада перешла из леса во двор дачи. Вокруг треножника вертелись молодые парни и девушки, а профессор, в темных солнцезащитных очках, белых брюках и рубашке с отложным воротником, все напутствовал их, сочетая приятное с полезным. Все были в веселом настроении, навеянном общением с природой.

— Пойду немного подышу свежим воздухом, — сказал я. — Здесь что-то жарко очень…

— Да, жарковато… — И товарищ Мичев вновь схватил трубку телефона.

А я в это время вышел во двор к треножнику, напряженно озираясь. Лили я, к счастью, не нашел и успокоился. Ее не было. Наконец, довольный и счастливый, я попрощался с товарищем Мичевым и отправился на автобусе в Софию.

На конечной остановке, однако, когда я уже сошел с автобуса и готовился пересесть на трамвай, чтобы быстрее попасть домой, слышу вдруг, как кто-то меня зовет:

— Папа!

Я обернулся и увидел Лилю, сидящую в кузове грузовика. Присмотрелся повнимательнее, чтобы лучше разглядеть, и убедился, что это она.

— Папа, мы едем в Панчарево сажать деревья!..

— Вот как!

Парни, сидевшие около нее, улыбались, а она продолжала:

— Я получила телеграмму от Ивана… Приезжает в отпуск…

Я хотел сказать ей что-то назидательное, но мотор затарахтел сильнее и грузовик помчался, увозя молодежь к месту назначения, засаживать деревьями, как сказано в документах и постановлениях, оголившуюся родину. Я долго стоял в задумчивости, а потом сказал про себя: «Права, выходит, поговорка-то…»

А вокруг гудели моторы, шумели трамваи, усиливая мое напряжение до предела…

Наконец-то, перенесясь в прошлое и крестьянские невзгоды, и я написал автобиографию, чтобы поступить на мясокомбинат, где платили хорошую зарплату, где имелись и другие преимущества, которые могли помочь мне прокормить свою большую, как известно, семью. К тому же дело шло к пенсии, когда, по законам природы, обязательным, разумеется, и для меня, мне предстояло уступить свое место другим, потому что годики мои неудержимо катились, приближаясь к своему концу. Одним словом, нечего мне было до окончания века киснуть в почтовом отделении и разносить письма, газеты, телеграммы, почтовые переводы, ожидавшиеся населением когда с радостью, а когда и с разочарованием.

Да, пришло время перестраиваться. Так делали многие, и поэтому я по совету своей жены, Зафирова и других моих друзей, всегда желавших мне только добра, вновь взял курс на мясокомбинат. Разумеется, в конечном счете все опять уперлось в Ивана Г. Иванова, который давал записки и рекомендации и к мнению которого с полным основанием прислушивались повсюду.