Камен Калчев - Софийские рассказы

Мы поговорили еще немного, и спустя несколько дней я отправился в Симеоново. В этой дачной зоне, как и во всех других вокруг Софии, было множество смотревших окнами в сторону столицы кирпичных зданий, а также садов и огородов. Действовала здесь и автобусная линия, которая работала круглосуточно с небольшими интервалами. Только в третью свою поездку я наконец сумел разыскать дачу товарища Мичева. Это был двухэтажный дом, стоявший неподалеку от соснового леса, с дренажем на участке, засаженном плодовыми деревьями. В деревянной голубятне, построенной возле протекавшего через двор горного ручейка, чтобы птицы могли пить воду в летнюю жару, ворковали голуби.

Я отворил калитку решетчатой металлической ограды и крикнул:

— Есть кто живой?

Но мне никто не ответил, и я направился в глубь поросшего травой двора. На протянутой между столбами веревке сохло под ослепительным солнцем выстиранное белье. Увидев его, я пришел к выводу, что дача обитаема, хотя на мой вопрос голоса никто не подал. Пройдя еще немного, я приблизился к входу в дом, но вынужден был внезапно остановиться, потому что передо мной как из-под земли выросла огромная, с торчащими вверх ушами, овчарка. Она смотрела на меня озадаченно, но кусаться не бросилась, так как пасть ее была стянута намордником. Мимо овчарки степенно прошла белая курица. Увидев меня, она громко раскудахталась и резко метнулась в сторону, роняя пух. Однако и на этот шум, эхом отозвавшийся в пустых комнатах дома, никто не вышел встретить меня или хотя бы посмотреть, кто это пожаловал на дачу, которая стояла с растворенными зелеными ставнями и в стеклах широких окон которой отражались небо и сосновый лес, источавший благоухание нагретой хвои.

— Есть ли тут живые? — снова громко спросил я.

Но и на этот раз не последовало никакого ответа.

Тогда я решил пойти к голубятне, где, как мне показалось, кто-то был. И действительно, подойдя к ней поближе, я увидел товарища Мичева в окружении голубей различных размеров и окраски! Он кормил их просом с противня. Проголодавшиеся птицы, высыпав стаей из голубятни, шумно толкались, торопливо клевали лакомые зерна, с жадностью набивая ими зобы. Товарищ Мичев бранил их, тем не менее щедро подсыпая все новые и новые порции. Голуби с еще большим остервенением клевали зерно и давились. Только один из них, белый и гривастый, сидел, уцепившись когтями, на ладони товарища Мичева и оттуда тянулся к противню, на котором зерна было значительно больше, чем на земле. Этот голубь был, видимо, любимцем хозяина, раз он клевал зерно прямо с противня.

— Добрый день, товарищ Мичев, — поздоровался я.

Тот обернулся, увидел меня, но не сразу узнал.

Я продолжал улыбаться, глядя на сидящего на руке товарища Мичева голубя и на пистолет, висящий на его ремне без кобуры, который он носил в таком виде по старой привычке еще со времен службы.

— А, Мицков! — узнал он меня, присмотревшись. — Это ты?

— Я, товарищ Мичев.

— Здравствуй! Садись же! Чего торчишь?

— Сейчас сяду… Отчего не сесть? — сказал я.

— Здорово здесь, правда?

— Отлично, товарищ Мичев.

— Рад тебя видеть…

— Воздух, тишина, — продолжал я, усевшись на траву и не отрывая взгляда от голубей, продолжавших толкаться и клевать просо, рассыпанное на траве и мощенной каменными плитами площадке у ручейка.

— Что нового в столице? Как там дела? — продолжал он.

— Все в порядке, товарищ Мичев. Люди, как и полагается, трудятся, строят новое…

— Планы, идеи… — подхватил он мою мысль. Но в это время гривастый вскочил на противень и отвлек товарища Мичева. — Зарываешься, дорогой! — рассердился он. — Забываешь, что не только ты существуешь на белом свете, есть и другие! — Он посмотрел на меня и сказал с намеком: — Ну точно как люди.

— Вы не правы, товарищ Мичев, — возразил я. — Люди сейчас стали более сознательными.

Старый политзаключенный поправил сползший почти до колен ремень с пистолетом и ответил:

— Ты всегда был склонен идеализировать действительность, Мицков!.. Посмотри на голубей и сделай для себя вывод…

— Голуби — это одно, а люди — совсем другое.

— Все мы один товар, Мицков!

— Иногда — да! — решил я поддержать его. — Но не всегда!..

Доходили до меня слухи, что, уйдя на пенсию, товарищ Мичев сделался ворчливым и высказывал критические замечания по некоторым вопросам. И сейчас я убедился в этом, слыша, как он продолжает критиковать отдельные установившиеся порядки, которые не одобрял и я. Выбрав удобный момент, я присоединился к нему и выразил свое неудовольствие, отметив, что вот и сына моего отослали служить на самую границу, как будто не могли пристроить его где-нибудь поближе к Софии, чтобы он мог видеться и со своей женой, и со своими родителями. Товарищ Мичев, занятый голубями, топтавшимися уже у него на плечах, откуда им удобнее было впрыгнуть на противень, не обратил на это особого внимания. Но после того, как я во второй раз излил ему свою боль, из-за которой добирался сюда к нему специально от самой Софии, он сказал одобрительно: