Дмитрий Липскеров - Сорок лет Чанчжоэ

– Попробуй.

– Ну, бывает момент, когда влечение заставляет тебя забыть обо всех проблемах, когда тело дрожит от желания разрядиться.

– Чем разрядиться?

– Семенем для продолжения рода.

– Как будто бы мы это в интернате проходили.

– Тогда тебе все известно, – облегченно вздохнул Генрих Иванович. – Это называется инстинктом продолжения рода.

– Для этого в женский организм суется штука, из которой обычно писают?

– Можно и так сказать.

– А у меня есть семя?

– Когда вырастешь, семя будет и у тебя.

– И инстинкт продолжения рода?

– И инстинкт в тебе проснется.

– А что главнее – инстинкт или сознательное продолжение рода?

– И то и другое главное.

– А мне кажется, что не будь инстинкта, то не будет и сознательной надобности продолжать род. Я думаю, что инстинкт подменяет сознание, а человеку кажется, что делает он все осмысленно.

– Ты не прав. Для взрослого человека очень важно увидеть свое продолжение в детях.

– Во мне инстинкт не проснулся, а потому то, что ты проделывал со своей женщиной, не представляется мне привлекательным. Добровольно я бы никогда этого не стал делать. И я бы не хотел видеть своего продолжения. Мне и так не слишком радостно. Кстати, у тебя есть дети?

– Нет.

– Ты тоже не хочешь видеть своего продолжения?

– Хочу. Но не все, что хочется, случается. Зачастую наоборот: то, чего ты особенно желаешь, становится невозможным.

– Твоя женщина тебе родит ребенка.

– Дело в том, что это не моя женщина.

– Как это? – не понял Джером. – Ты же делал с ней то, что обычно делают только со своими женщинами.

– Бывают исключения. – Генрих Иванович замялся. – Понимаешь, существуют вещи, которые непросто объяснить. Например, у меня есть жена.

– И что?

– Детей полагается иметь от жен и мужей.

– Тогда пусть тебе жена родит.

– Она не хочет.

– Вот видишь! – обрадовался Джером. – Значит, у нее, как и у меня, отсутствует инстинкт продолжения рода… Но ведь это не беда! Плюнь на условности и попроси красивую чужую женщину родить тебе ребенка!

– Я же тебе объяснил, что так не полагается.

– Но ведь можно развестись со своей женой и жениться на красивой женщине. Она станет твоей и родит тебе мальчика… Или чего ты там хочешь?

Шаллер запутался в этом разговоре, а потому просто сказал:

– Хорошо. Я подумаю над твоим предложением, – и оттолкнулся от бортика ногами, окатив мальчика фонтаном брызг.

– Эй, подожди меня! – крикнул Джером. – Я плыву с тобой!

Генрих Иванович свободно держался на воде, поддерживаемый мириадами пузырьков, и умилялся, глядя на тщедушное тельце, колотящее что есть силы руками и ногами.

– У меня уже лучше получается, правда? – спросил мальчик, схватившись за бугрящееся мышцами плечо полковника.

– Да, у тебя безусловный талант к плаванию.

– Значит, скоро у меня появится еще одно дело, которое я делаю хорошо. Оно не будет секретом, а потому я смогу о нем рассказывать.

Генрих Иванович поплыл к противоположному бортику, увлекая за собою Джерома.

Мальчик скользил по воде без малейшего усилия, а потому наслаждался водной стихией, заключенной в китайскую ванну.

Шаллер выбрался из бассейна, взял за руку Джерома и запросто, без напряжения вытащив его из воды, поставил рядом с собой на мраморную плитку.

– Ну-с, молодой человек, мне пора. Приятно было с вами пообщаться. Если у вас на досуге будет время, приходите искупаться еще.

– Передавайте привет чужой красивой женщине, – в свою очередь сказал Джером.

Он прыгал на одной ноге, ковыряя в ухе пальцем, освобождая торчащий древесным грибом отросток от воды. – И жене теплый привет. Она у вас на тощую курицу похожа. Вы, навер ное, ее объедаете!

– Вы и жену мою видели! – воскликнул Шаллер, поражаясь точностью сравнения.

– Пришлось как-то…

– Да! – вспомнил полковник, натягивая галифе. – Передайте господину Теплому, что господин Шаллер навестит его в конце недели.

– Всенепременно, – пообещал мальчик, выжимая купальный костюм себе на ноги.

Генрих Иванович посмотрел на тощие ягодицы Джерома, кивнул ему на прощанье и скрылся за кустами боярышника.

Гаврила Васильевич Теплый с утра до ночи расшифровывал летописи Елены Белецкой, покрывая чернильной вереницей одну страницу за другой. В его учительской душе не осталось более места светлым чувствам, он негодовал на то, что ему приходится за какие-то ничтожные сто рублей расходовать свой безмерный гений.