Эмилиян Станев - Будни и праздники

Лисавета ждала его на террасе, обшитой почерневшими досками. За столом, накрытым белой скатертью, сидел мельник. Пиджака на нем не было. Судья еще издали увидел его седую, коротко стриженную голову. Заметив Босилкова, мельник вскочил и хищным движением накинул на плечи пиджак.

Его присутствие неприятно поразило Босилкова. Он было насупился, но тотчас забыл об этом, устремив все свое внимание на Лисавету. Сейчас он испытывал к ней сильный, нетерпеливый интерес, который заставлял его разглядывать девушку так, словно он никогда раньше ее не видел.

Лисавета шагнула навстречу Босилкову и в нерешительности остановилась на верхней ступеньке, ведущей на террасу каменной лестницы. По случаю столь важного события она оделась по-праздничному — в голубое платье с красным, совершенно к нему не подходящим, поясом и белые туфли. Грязно-русые, в мелких кудряшках волосы казались мокрыми и делали ее полное, сильно напудренное лицо еще более простоватым и неумным.

«Вот деревенщина», — подумал Босилков, сосредоточив все свое внимание, чтобы не упустить ни малейшей подробности.

Девушка подошла поближе и доверчиво протянула ему руку. Из-за ее спины раздался хриплый голос Спаскова:

— Пришли! Ну, добро пожаловать, добро пожаловать!

Босилков поздоровался с мельником. Лисавета убежала за стулом, а из старого каменного домика вышла ее мать, высокая худая женщина. Пожала гостю руку и добродушно улыбнулась. Она тоже была одета по-праздничному — в черное платье, которое делало ее совсем тощей.

Босилкову понравились ее большие запавшие глаза, в которых светились кротость и доброта. Встретив этот взгляд, Босилков почувствовал, что смятение его усиливается, разжигая в душе ощущение той сладкой скорби, которая пригнала его сюда. И вдруг понял, что здесь ему от тоски не освободиться. Сила его порыва разбилась об этих людей, как волна, ударившая в скалу.

Босилков сел на принесенный Лисаветой стул. Глухой и чуждый всему окружающему, он не смел поднять глаза, сознавая, что сейчас каждое его слово будет ложью.

— Вы прямо из города? — спросил мельник, усаживаясь против будущего зятя.

— Из виноградника… — Пообедал там… даже вздремнул. Я каждую субботу прихожу сюда отдохнуть, — ответил Босилков и испуганно умолк, будто решающее слово было уже сказано.

— И то дело, — весело одобрил Спасков. — Здесь можно и над каким-нибудь запутанным делом поразмыслить, и развеяться — смотришь, в голове-то и прояснится. На свежем воздухе человеку и мысли другие приходят. Я, когда мельницу строил, дома вовсе усидеть не мог.

На коня — и сюда. Поскачешь немного — глядишь, и решение готово. Потому что — так и отец ваш говорит — всякое дело должно быть правильно задумано. Мы с ним и сейчас неразлучны, а как станем сватами, так уж совсем никакого обмана меж нами не будет: и я его зубки знаю, и он мои. — Спасков затрясся от громкого смеха.

Босилков приличия ради улыбнулся. Внезапно мельник перестал смеяться. Неприятное лицо со множеством расходящихся к вискам морщин стало опять любезным и почтительным. Только голубые, хитро-холодные, чуть прищуренные глаза сохранили свою лукавую веселость.

Лисавета бросала на судью быстрые, кокетливые, полные преданности взгляды. Ее белое лицо сияло от счастья. Босилков старался на нее не смотреть.

«Ни капли не стесняется… Неужто и вправду влюбилась? — спрашивал он себя. — А может, гордится, что выходит за судью…»

— А зачем вам друг друга обманывать? — неожиданно повернулась она к отцу, удивленно вскинув серповидные брови.

— Это уж так говорится. На обмане весь мир стоит. Одно затеваешь, выходит другое, вот и получается, что тебя надули. — Он взглянул на Босилкова и добавил:- Ну кто бы мог подумать, что в зятьях у меня будет сам судья, а он, гляди-ка — здесь сидит.

И снова засмеялся.

«Они уже считают меня своим, — вдруг понял Босилков. — Нет, не бывать этому! Не нужно мне их богатство! Не могу, не могу!» И, стремясь найти в себе силу, чтоб уйти от искушения, попытался вспомнить, как стоял на террасе и смотрел на мальчика. Но картина эта, видно, уже потеряла над ним власть — прежнего, чистого и восторженного чувства так и не возникло. Чудесный образ ребенка показался ему нереальным, как отзвук какого-то смутного сна.

Напрасно он пытался оживить в душе эту картину. Все его старания только усиливали тоску, доводя ее до отчаяния.

Мать Лисаветы принесла тарелку с персиками. Мельник начал хвастаться своим виноградником. Босилков слушал, но не понимал ни слова. На губах его дрожала неуверенная робкая улыбка, которую Спасков объяснил застенчивостью.