Эмилиян Станев - Будни и праздники

После персиков и кофе он встал и повел судью осматривать виноградник.

— Вон какие здоровенные, — говорил он, указывая на лозы. И так повсюду: войдешь — потеряешься.

Босилков покорно шел за ним следом и рассеянно смотрел по сторонам. Глядя на широкую спину будущего тестя, он чувствовал, как в нем подымается презрение к самому себе.

«Скажу, что не могу, — думал он, — и будь что будет!» Но не в силах решиться, все шагал и шагал вслед за мельником по рыхлой сухой земле.

Вдруг мельник остановился и, заглянув судье в глаза, взял его за локоть:

— Все это, что вы тут видите, можно считать, ваше, — сказал он. — И еще кое-что найдется. Лвдокат, отец твой, знает. Когда-нибудь все тебе достанется. Вместе с мельницей около двух миллионов. Одна у меня дочка-то.

В голосе его дрогнула нотка гордости и родительской нежности.

— Вы там уж как-нибудь подладьтесь друг к другу, живите дружно. Ты человек умный, а у нее характер податливый. — И он медленно провел толстыми пальцами по руке судьи от локтя до кисти, словно проверяя ее крепость.

Босилков не отдернул руку, но весь сжался от прикосновения чужих пальцев.

— Так? — спросил Спасков, усмехаясь и глядя ему прямо в глаза.

— Так, — против воли ответил Босилков, смущенный твердым и решительным блеском его глаз.

— Ну, ты и сам все понимаешь. Что ж, тогда в добрый час, — сказал мельник и, отпустив его руку, направился к дому.

Босилков последовал за ним. За темными силуэтами двух развесистых лип пылала в закатных лучах островерхая крыша дачи. Листья деревьев трепетали, казалось, деревья тянут к солнцу руки. И Босилков почувствовал, что воспоминание о тех, пережитых днем минутах оставляет его, гаснет в душе. Тоска стала невыносимой и вдруг исчезла. Босилков остановился и приложил ладонь к пылающему лбу.

Показалось, что все пережитое им сегодня на даче случилось давным-давно и что было это чем-то вроде болезни, от которой он почти совсем оправился.

«Просто кошмар какой-то! Сон! — воскликнул он про себя. — Ложь, пустые мечтания, мечтания о мечте!»

Мельник удивленно оглянулся.

— Ты что, споткнулся? — спросил он.

Судья кивнул.

— Я сейчас в город, а вы тут потолкуйте.»

Через несколько минут Спасков и вправду ушел. Жена отправилась его провожать. Босилков стоял на террасе рядом с Лисаветой и молчал.

— Как вы рассеянны, — с ласковым укором сказала она.

— Устал.

Лисавета придвинулась и доверчиво коснулась его плечом. Оба молчали, прислушиваясь к своему дыханию.

Тогда, зная, что выглядит смешным, Босилков неловко и неохотно поцеловал ее в лоб. Лисавета порывисто прижалась к нему и с готовностью подставила лицо. Босилков поцеловал ее, потом, зажмурившись, еще и еще раз, чувствуя, как твердые девичьи губы ищут его рот.

Темнело. Чернели перед домом высокие кудрявые лозы. В сумерках они напоминали привязанных к кольям зверей. Где-то совсем близко потрескивала цикада.

Босилков вслушался в скрежещущий звук, напоминающий о чем-то давно минувшем, старом, как земля. Напряженно прислушался к самому себе. На душе было тихо и спокойно. Только где-то в самой ее глубине дрожала боль.

— Мне кажется, мы с вами знакомы давным-давно, — сказала Лисавета.

— Да, давно.

Босилков пришел в себя и, чтобы совсем заглушить память о тех минутах, принялся рассказывать о том, как он влюбился в нее с первой же встречи. Он говорил рассеянно и торопливо, а невдалеке по-прежнему звенела цикада.

«Все-врешь, все-врешь!»- как будто бы выговаривала она, но Босилков уже твердо решил ее не слушать.

На железнодорожную линию обрушилась скала, и наш поезд остановился, ожидая, пока путь будет расчищен.

Шел дождь. В темноте сновали железнодорожники с фонарями в руках. Где-то стучали, слышались голоса, команды и шипение локомотива.

В вагоне, кроме нас, никого не была Мой приятель, художник, с которым мы вот уже три часа ехали вместе. нетерпеливо вглядывался в смутные очертания окрестных гор и маленький станционный домик, утонувший в дожде и мраке.

Внезапно дождь хлынул еще сильнее и заглушил все остальные звуки.

Я посмотрел на часы.

— Ну, застряли, — сказал художник. — В этакую погодку путь не так-то легко расчистить.

Он отодвинулся от окна и сел напротив меня.

— Терпеть не могу остановок, — усмехнулся он, пытаясь скрыть раздражение, — но по узкоколейке скорые поезда не ходят, и хочешь не хочешь, приходится застревать на каждом полустанке, где только и есть, что стрелочник да десяток кур.