Эмилиян Станев: Волчьи ночи

Притаившийся в прибрежном ивняке селезень казался спящим.

Его темно-зеленая, с металлическим отливом головка, золотисто поблескивавшая под теплым апрельским солнцем, была наполовину спрятана под крыло, но и оттуда маленький, черный, как булавочная головка, глаз внимательно смотрел вокруг.

Время от времени селезень слегка поворачивал голову, и взгляд его то скользил по чистому светлому небу, где сияли пронизанные солнечными лучами легкие белые облачка, то опускался к воде. Там у самого берега беззаботно плескалась утка, то и дело выставляя над серебристой текучей гладью острый светло-коричневый хвостик. Разбегающиеся при каждом нырке волночки переливались всеми оттенками нежно-алых лапок, когда же она плыла, ритмичные покачивания длинной шеи плавно дробились в обтекающих ее тело струйках. Утка, видимо, целиком занятая поиском пищи, казалась спокойной. Она знала, что селезень охраняет и себя, и ее.

Но спокойствие это было обманчивым. Яйцо, оттягивающее плоское серое брюшко, напоминало, что пора как можно скорее вернуться в гнездо.

Притворяясь голодной, она усердно ныряла, надеясь улучить момент и ускользнуть от ревнивого возлюбленного. Равнодушная к его негромким нежным призывам: кря-а! кря-а! утка незаметно удалялась вниз по течению и наконец, воспользовавшись тем, что селезень на минутку отвел взгляд от реки, скрылась в густых зарослях прибрежного тростника. Покачивая отяжелевшим телом, она боязливо оглядела влажный луг, поросший молодой, еще не утратившей желтизны травкой, и дымящиеся вдалеке пары, где несколько пахарей размахивали стрекалами над белыми спинами волов.

Утка ловила каждый звук с чуткостью дикой птицы, охваченной жаждой материнства — тайну гнезда нужно было во что бы то ни стало уберечь от селезня. Стоило ему найти гнездо, охваченный гневом любовник перебил бы все яйца.

Утке нужно было пересечь луговину, спуститься к реке и, как можно ниже и незаметней пролетев над ивняком и водой, достичь островка, заросшего густым тростником.

Там она спрятала гнездо, сплетенное из сухих водорослей и устланное нащипанным с ее грудки пухом. Под ним уже лежали четыре зеленоватых яйца.

Но утка не успела добраться и до середины луга, как показался селезень. Встревоженный ее отсутствием, он сердито крякал, а утка старалась сделать вид, что просто захотела попастись на молодой травке. Но селезень, уже не раз обманутый таким образом, разгадал ее замысел и дал волю ревнивому гневу. Вцепившись ей в шею клювом, он яростно топтал ее, выдирая лапами перья. А потом погнал к реке, словно ревнивый муж, ведущий домой провинившуюся жену. Добравшись до реки, он несколько раз торопливо, словно кланяясь, покивал подруге, чувствуя, как в его маленьком птичьем сердце разгорается разбуженная ревностью страсть. Тихонько покрякивая, селезень оттеснил утку к воде и, опьяненный любовью, поплыл у нее на спине. Течение понесло их вниз…

За этой вспышкой страсти последовала вторая, еще более бурная — утка еле успела оправить помятые перья.

Потом птицы вышли на берег. Пригревало солнце. Текущие с гор вешние воды пахли свежестью и дикой геранью, их струи с тихим плеском набегали на камни, а с поля тянуло запахом разогретой земли. В зеленовато — голубой глади отражались покрытые молодой листвой ветви старых ив, белое брюшко хлопотавшей у гнезда сороки и пестрые фигурки утки и селезня.

Селезень дремал. Утка, словно собираясь взлететь, взмахивала крыльями — оправляла помятые перья. Помня о первой неудачной попытке, она терпеливо выжидала момент, удобный для нового бегства. Пристроившись рядом с усталым, но умиротворенным селезнем, она принялась пощипывать его темно-зеленую головку кончиком розоватого клюва. К этой коварной ласке утка обычно прибегала, когда хотела, чтобы селезень поскорее уснул, довольный и спокойный. Но на этот раз у нее ничего не вышло. Зрение и острый слух селезня были начеку — он слышал и протяжные крики пахарей, и далекое поскрипывание плугов* и глуховатое постукивание сукновальни, над почерневшей крышей которой вилась тонкая струйка дыма. Сквозь тихое журчание реки он различал любой грозящий опасностью шум: не только предупреждающее чириканье испуганного дрозда, но и гулко отдающиеся в размякшей земле шаги охотника Таке, вот уже два дня подстерегающего утиную пару.