Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

— О, Линк, это супер! Я была уверена, что вы просто хвастаетесь. О, сделайте так ещё раз!

Линк Бартлетт ухмыльнулся:

— Один доллар на красный вокруг стола и в ту лузу, а белый сюда. — Он пометил место мелом.

— Принято!

Он нагнулся над бильярдным столом, прицелился, и белый шар остановился в миллиметре от отметки, а красный ушел в лузу с изумительной неизбежностью.

— Айийя! У меня нет с собой доллара. Черт! Можно я буду вам должна?

— Леди — как бы красива она ни была — должна выплачивать проигрыш сразу.

— Я знаю. Отец то же самое говорит. Можно я заплачу завтра?

Он смотрел на неё с наслаждением, довольный тем, что ей понравилось его мастерство. Черная юбка по колено и прелестная шелковая блузка. Ноги длинные, очень длинные и безупречной формы

— Ну нет! — Он сделал вид, что расстроился, и они вместе рассмеялись в огромном зале, где много света было только над самим полноразмерным столом для бильярда, а остальное помещение тонуло в глубокой темноте, которую нарушал лишь поток света из открытой двери.

— Вы играете невероятно хорошо, — сказала она.

— Никому не рассказывайте, но в армии, играя в пул, я зарабатывал себе на жизнь.

— В Европе?

— Нет. На Тихом океане.

— Мой отец был летчиком-истребителем. Он сбил шесть самолётов, пока его самого не сбили и не комиссовали.

— Я понимаю, это значит, что он ас, да?

— А вы принимали участие в этих ужасных десантах против япошек?

— Нет. Я служил военным строителем. Мы прибывали, когда все уже было кончено.

— Вот как?

— Мы строили базы, аэродромы на Гуадалканале и островах по всему Тихому океану. Моя война была легкой — совсем не такой, как у вашего отца. — Подойдя к стойке с киями, он первый раз в жизни пожалел, что служил не в морской пехоте. У неё было такое лицо, когда он произнес «военным строителем», что он почувствовал себя вычеркнутым из числа мужчин. — Нам стоит сходить поискать вашего приятеля. Может, он уже здесь.

— О, да ну его! Он не то чтобы настоящий приятель. Я познакомилась с ним около недели назад, на вечеринке у подруги. Мартин — журналист из «Чайна гардиан». Он мне не любовник.

— А что, все юные английские леди так открыто говорят о своих любовниках?

— Это все «таблетка» [97] «Таблетка» — разговорное название женских оральных контрацептивов, появившихся на рынке в начале 1960-х гг. . Она навсегда освободила нас от мужского ига. Теперь мы равны.

— И вы равны?

— Да.

— Тогда вам везет.

— Да, я знаю, что мне везет. — Она пристально смотрела на него. — Сколько вам лет, Линк?

— Много. — Он с грохотом поставил кий на стойку. Первый раз в жизни Бартлетт не хотел говорить, сколько ему лет. «Черт побери, — думал он, как-то странно расстроенный. — Что с тобой? Ничего. Ничего не случилось. Разве не так?»

— А мне девятнадцать, — сообщила она.

— А когда у вас день рождения?

— Двадцать седьмого октября, я — Скорпион. А у вас?

— Первого октября.

— Да что вы! Скажите, что это правда!

— Вот те крест и чтоб мне помереть.

Она захлопала в ладоши от восторга:

— О, это чудесно! У папы десятого. Это чудесно — хороший знак.

— Почему?

— Увидите. — Довольная, она раскрыла сумочку, вынула мятую пачку сигарет и золотую зажигалку с изношенным кремнем.

Он взял зажигалку, щелкнул ею, чтобы дать прикурить Адрион, но пламя не вспыхнуло. Он щелкнул второй раз, третий — без результата.

— Проклятая штуковина, — ругнулась она. — Никогда не работала как следует, но мне подарил её отец. Я люблю её. Я её, конечно, пару раз роняла.

Он внимательно осмотрел зажигалку, дунул на фитиль и стал что-то делать с ней.

— Все равно курить вам не следует.

— Вот и отец все время так говорит.

— Правильно говорит.

— Да. Но мне нравится покуривать время от времени. Сколько вам лет, Линк?

— Сорок.

— О! — На её лице было написано удивление. — Значит, вам столько же, сколько и отцу. Ну, почти. Ему сорок один.

— Прекрасный возраст, и тот, и другой, — сухо проговорил он, а про себя подумал: «Как ты это себе ни представляй, Адрион, я вообще-то по возрасту гожусь тебе в отцы».

Она снова нахмурила лоб.

— Странное дело, вы совсем не выглядите на столько же. — Потом торопливо добавила: — Через два года мне будет двадцать один, а это практически старость. Что такое двадцать пять, я просто представить не могу. Не говоря уже о тридцати, а уж сорок… Господи, наверное, лучше кости откинуть.

— Двадцать один — это старость. Да, мэм, просто старость, — согласился он. И подумал: «Давно уже ты не проводил время с такой молоденькой. Следи за собой. Она просто динамит». Он щелкнул зажигалкой. — Ну, что скажете?