Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

Если я правильно её понимаю, она нуждается в ласках человека, знающего в этом толк. Так что или Бартлетт никуда не годится, или они действительно не любовники, как указано в тайном докладе. Интересно.

Да, но хочешь ли ты её? Как игрушку — да. Как орудие — конечно. Как хозяйку — нет: слишком раскованна».

Дорога очистилась, он выехал и направился к перекрестку, где повернул налево, и вскоре оказался на Пик-роуд. Отсюда он покатил вниз по склону к Мэгэзин-Гэп, где у Пламма была квартира в пентхаусе. После ужина с ним нужно было успеть на ещё одну встречу, а потом в Ваньчай, в одну из частных квартир и в радушные объятия Моны Лян. У него даже пульс участился при мысли о её яростных ласках и почти нескрываемой ненависти к нему, ко всем гуйлао, которая, впрочем, уступала её любви к роскоши и желанию пользоваться квартирой, куда её поселил Горнт, и получать то скромное ежемесячное содержание, что он ей выделил.

— Никогда не давай столько, чтобы им хватало, — говаривал ему Уильям Горнт. — Одежду, драгоценности, отдых — да. Но денег не слишком много. Контролируй их долларовыми купюрами. И никогда не думай, что они любят тебя самого. Они любят только твои деньги, только деньги, и так будет всегда. Чуть копни — и обнаружишь, что они презирают и всегда будут презирать тебя. Если подумать, это вполне справедливо: мы не китайцы и никогда ими не будем.

— И что, никогда не бывает исключений?

— Думаю, что нет. Во всяком случае, для гуйлао, сын мой. Думаю, что нет. Со мной такого не было, а я их перевидал немало. О, она отдаст тебе свое тело, своих детей, даже свою жизнь, но всегда будет презирать тебя. Она не может по-другому: ведь она — китаянка, а мы — гуйлао!

«Айийя, — думал Горнт. — Справедливость этого совета подтверждалась раз за разом. Он избавил меня от стольких переживаний. Хорошо, что мы увидимся со стариком. У меня для него в этом году будет прекрасный подарок на Рождество — „Струанз“».

Он осторожно вел машину по левой стороне петляющей дороги, прижимаясь к склону холма. Вечер выдался ясный, покрытие дороги отличное, а движение не такое плотное. Обычно он ездил с водителем, но сегодня не хотел, чтобы кто-то пронюхал о его встрече с Пламмом.

«Нет, — размышлял он. — И никаких свидетелей, когда я буду встречаться с Четырехпалым У. Какого черта понадобилось этому пирату? Ничего доброго. Должно быть, что-то небезопасное. Да. Но во время Корейской войны У оказал тебе очень большую услугу, и, видимо, сейчас настал момент платить по счетам. Рано или поздно всегда приходится рассчитываться, и это справедливо, у китайцев это закон. Получил подарок — преподнеси ответный, немножко более ценный. Тебе оказали услугу…»

В пятидесятом году, когда войска китайских коммунистов в Корее вели кровопролитные бои к югу от реки Ялу и несли огромные потери, им катастрофически не хватало всех стратегических ресурсов, и они готовы были щедро заплатить всякому, кто прорвется через блокаду с нужными им товарами. Компания «Ротвелл-Горнт» тогда тоже переживала тяжелые времена из-за огромных убытков, причиненных за год до того в Шанхае завоеваниями Мао. Поэтому в декабре пятидесятого Горнты влезли в огромные долги и тайно, не имея обязательной экспортной лицензии, закупили на Филиппинах громадную партию пенициллина, морфина, сульфаниламида и других медикаментов. Весь этот товар они загрузили на океанскую джонку, которой управляла проверенная команда, и отправили на Вампоа, неприметный островок на реке Чжуцзян — Жемчужной реке — близ Кантона. Заплатить им должны были золотом после доставки, однако в пути, в тихих заводях Жемчужной реки, их джонку перехватили речные пираты, приверженцы националистов Чан Кайши, и потребовали выкуп. Денег на выкуп не было, а если бы националисты узнали, что «Ротвелл-Горнт» имеют дело с их ненавистными врагами-красными, о будущем компании в Азии пришлось бы забыть навсегда.

Через своего компрадора Горнт организовал в Абердинской бухте встречу с Четырехпалым У, который считался одним из крупнейших контрабандистов в устье Чжуцзян.

«Судына игыде сичас?» — спросил Четырехпалый У на ужасном ломаном английском.

Горнт растолковал, как мог, тоже на ломаном английском, потому что не знал хакка, на котором говорил У.

«Вазыможина, да, вазыможина, нет! — улыбнулся Четырехпалый У. — Я зыванить тли день. Не чо ва [98] Твой товар продан (кит.). сылова палоль. Тли день, хейя?»

На третий день он позвонил. «Пылоха, халасо, не зынаю. Фысытли-чать дыва день Абилыдина. Начинать час абизяна». Это значило в десять вечера. У китайцев сутки разделены на двенадцать двухчасовых отрезков. Каждый имеет свое название, и очередность у них всегда одна и та же. Первым в четыре часа утра идет час Петуха, потом, в шесть утра — час Собаки и так далее: час Свиньи, Крысы, Быка, Тигра, Зайца, Дракона, Змеи, Обезьяны, Лошади и Овцы.