Леонид Сергеев - Летние сумерки

…В тот вечер Таня читала книгу в каюте и щелкала жареные тыквенные семечки. Родители уплыли на лодке в город за покупками. Внезапно за дверью послышался визг, сопенье, топанье, царапанье. Таня распахнула дверь, и к ней бросился Зонтик — он подпрыгивал, лизал девчушке лицо и руки, неистово вертел головой и хвостом, радостно лаял и вся его мордаха сияла от счастья.

…Утром пришли в Серпухов; Катерина как и грозилась, осталась с дочерью в городе. Иван помог им отнести вещи домой, принял баню и вернулся на баржу. Трое суток баржа стояла в порту под разгрузкой; время от времени Иван наведывался домой — помогал Катерине выкапывать картошку, пилил дрова на зиму. На четвертый день баржу погнали в Коломну.

— Давай решим так, — сказала Катерина мужу на прощанье. — Сезон уж доработай, потом сразу бери расчет. Хватит мотаться, пора жить по-людски.

Иван кивнул, шмыгнул носом.

— Да, Катюш, да. Будь по твоему.

А Зонтику украдкой бросил:

— Ничего, мы с тобой и вдвоем не пропадем (в русской душе оптимизм — первейшая вещь).

…Стояла осенняя теплынь, в прибрежных тополях по-летнему галдели птицы, в жухлых ломких камышах плескалась рыба, лесные склоны желтели от грибов лисичек. На берегах вовсю шел сенокос, на реке то и дело встречались моторки со стогами, и до баржи доносился сладкий запах сена.

…В Коломне баржу целый месяц таскали со щебенкой от камнедробильного завода до порта, и когда в конце сентября наконец послали в устье реки на дровяные склады, начались затяжные дожди. Каюта и рубка пропитались влагой, по утрам Иван подолгу не вставал с койки, курил, смотрел на запотевшее окно и на падающие с потолка капли, на клочья дыма буксира, сочившиеся в дверную щель. По берегам тянулись темные от дождей деревни и раскисшие дороги, виднелись развалившиеся шалаши рыбаков, перевернутые вверх дном лодки, пустующие стоянки туристов. Сказывалась накопленная усталость и, несмотря на великое терпенье русской души, Ивана стало раздражать унынье на берегах и белый от размытой щебенки трюм баржи, и конопатый, как сморчок, рулевой буксира, который скалился в своей рубке и делал отмашки проходящим судам, и даже Зонтик — Иван покрикивал на собаку, шпынял, если тот крутился под ногами, Зонтик забивался под койку, сворачивался клубком и не вылезал из укрытия до ужина.

…Через неделю баржа, в числе многих других, пришвартовалась у штабелей бревен и горбыля. Перед этим целые сутки грохотал тяжелый ливень, и вдруг сразу стихло. Иван сошел на берег и направился в сторону поселка. Он шел по дощатым пружинистым настилам, а перед глазами текла глинисто-желтая вода, в ушах стоял рокот двигателя буксира и шум воды от винта. Осоловелый от счастья Зонтик гонял по берегу кругами, прыгал к Ивану лизаться.

— Ладно, ладно, — бормотал Иван. — Распрыгался, как козел. Смотри, лапы собьешь.

А про себя думал: «Стосковался по земле. Природа свое берет, никуда не денешься. Все ж, видать, человеку надобно жить на твердой почве. Катерина права, надо кончать мотаться». (Вот противоречивая русская душа!)

В поселке Иван сразу направился к магазину — «Надо отовариться провизией, — подумал, — да запастись выпивкой для согрева. Как-никак еще месяц кантоваться, а холода свое берут».

В магазине особых продуктов не было — только хлеб, перловка, да карамель, у весов стояла бочка с солеными огурцами и ящик с сушеными грибами. Из выпивки имелась «Рябиновка» и коньяк. Водку завозили два раза в неделю, и слух о ней катился по деревням раньше самоходки, которая ее везла; к приходу баржи к магазину со всех окрестных деревень спешили отчаянные русские души. Ивану повезло — накануне был завоз; в магазин то и дело заходили рабочие с деревообрабатывающего завода.

— Ну что вам, Коль, Вась? — спрашивала продавщица.

— Сама знаешь.

Продавщица наливала вошедшим по стакану водки, протягивала по конфете на закуску. Спокойно и деловито мужики выпивали водку, заедали конфетами и выходили; на пороге сталкивались с напарниками — те обстоятельно выясняли:

— Ну что, Коль, Вась, освежились?!

— Освежились малость.

Закупив продукты, Иван тоже опрокинул стакан, конфету отдал Зонтику; потом вышел из магазина, закурил и вдруг — как всякая открытая русская душа — почувствовал сильную потребность поговорить. Он снова вошел в магазин, пристроился к компании рабочих. Обычно молчаливый, а в те дни еще и одичавший от одиночества, Иван разговорился, доверительно рассказал о речных делах, затем проводил рабочих к заводу и по пути все говорил о своем Серпухове, жене Катерине, дочери.