Подплыв, стал пить — пить, пить, кусать воду вокруг, хлебать, глотать, задыхаясь. Просидел до темноты, неотрывно глядя, как дрожат и елозят на воде листы из его папки, привлекшие белизной стайки мальков и верховок. Сидел, и в голове были только эти мальки, верховки, привлеченные листами, как мотыльки лампой, как звезды — прорубью.
Возвращаясь за полночь домой, шагал, опираясь на руль велосипеда, не в силах на него забраться.
Звезды в синих лодках качались над головой.
Он вышел из леса — и стал подвигаться к заводской зоне, громоздившейся змеевиками перегоночных колонн, скобками трубопроводов, развалами погрузочных терминалов, вагонными крепостями, складами арматуры, башнями цементных мельниц, наклонными галереями элеваторов. Он приблизился к освещенной площадке, на которой высилась, уходя в тень, гора керамзита и стоял зарывшийся в нее, работающий бульдозер. Семен отлично знал этот агрегат, знал бульдозериста. Дизель свой он никогда не глушил на ночь, чтобы с утра не возиться с тугой заводкой, грозившей полудневным простоем.
Семен взобрался в кабину, рванул на себя рычаги. Машина отступила, крутанулась — и врезалась в рыхлую гору.
Выпрыгнув на ходу, Семен потонул в шершавых цокающих кругляшках. Выбрался вплавь, вскочил на велосипед. Хрустнула цепь от напора педалей. Створчатые перепонки взметнули воздух, его непрерывно мощное движение охватило череп, мрак выдавил глаза.
Скоро он прошил тьму пустырей поселковых окраин. Дома, ничего не объясняя матери, рухнул и проспал чуть меньше суток, в которые все время видел бульдозер, бесконечно таранящий пустую, позвякивающую породу будущего. Кто-то невидимый перебирал рычаги в пустой кабине с ожесточенностью безумца. Затем наступила тишина, и потекли под руками полотна известняковых пластов, наслаиваясь облачной чалмой, погружая в бездонность. Пустоты, наполнявшие отпечатки древних растений, становились стеклянистыми, мутнели, темнели — и сочные побеги отделялись от камня, распускаясь, шевелясь в ладонях Семена, сплетаясь в зародыш, который жил и развивался и в котором он силился, страшась… и все-таки узнал себя.
Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя” и др. Лауреат премии “Дебют-2004”. Живет в Москве.
Может, я говорил тихо, может, и не хотела понимать женщина в кассе, что мне нужно два билета на электричку до станции Лось. Тогда я показал ей в окно два пальца, затем поднял руки и изобразил рога… В общем, документы на проезд приобрел, но с этого момента что-то случилось с Катей, она расстроилась очень. Точнее, на все, мной сказанное, стала отвечать с издевкой. Я знал: Катя в детстве ударилась головой, поэтому у нее разные причуды и проблемы — например, с координацией. Иной раз тянется, допустим, за кружкой и — промахивается. Знал я также, что обо всех прежних своих парнях ей вспоминать муторно… Есть несчастливый тип умных девчонок, подобных Кате. Они страдают постоянно. Пролетел самолет — тоскуют, потухла сигарета — мучаются, увидели хромую зверюшку — плачут. Если напиться и накуриться, вроде не замечаешь некоторое время всю эту жуть, и я, покупая билеты, подумал, что надо зайти в магазин за пивом или коктейлем. Понимал, что лучше купить вина, так приличнее, а выпить его у Кати дома, но все равно взял в дорогу банку пива.
Почему ей не понравилось, что я рога изобразил? Она посмотрела устало и сказала, что все, что я делаю, — ужасно, что отвратительны мои кеды зимой и гадок старый тулуп, да и жизнь моя целиком — такая же.
Ехать нам надо было не до Лося, а подальше, просто я хотел сэкономить на билетах.
Всю дорогу Катя хмурилась… Я первый раз ехал к ней. Прежде — всегда сама ко мне… Катя очень красивая, даже когда не в духе, и волосы у нее классные, длинные. Еще — она, как правило, без косметики.
Я сидел у окна по ходу электрички, Катя — напротив. До чего уныло, когда стекло грязное и не видно, что там, снаружи. Впрочем, это было самое обычное Подмосковье.
Когда прибыли, в ларьке у платформы я купил бутылку десертного вина.
По пути от станции к дому мы прошли мимо двух настоящих бараков — черных, кривых, многосемейных. Хорошо, что не довелось мне жить в таком бараке. Я бы стал уркой или удавился… Потом начались частные дома, один из них был Катин — деревянный, с садом и сараем, не квартирка какая-нибудь. А в саду яблони и высокая сосна.
Читать дальше
