Катя работает в районной библиотеке. Летом, во время ремонта, оттуда, из подсобки, решили выбросить несколько подшивок толстых литературных журналов пятнадцатилетней примерно давности. И Катя понемногу перенесла их к себе в сарай. Я и напросился к ней — выбрать что-нибудь почитать; не потому только, понятное дело, что мечтал разжиться журналами.
Мы прошли по участку, остановились у крыльца. Свежий снег во дворе весь был в собачьих следах.
— Где твой пес? — спросил я.
— Это дворняга какая-то забежала, там дыра в заборе, а Рекс недели две назад пропал. — Катя посмотрела на пустую конуру. — Старый он совсем, лайка. Жалко, вряд ли вернется.
Я подумал, что надо будет подарить ей щенка, маленькую лайку. Выбрать такого посимпатичнее, с голубыми глазами. Катька будет брать его на руки и смотреть своими зелеными глазами в собачьи голубые.
— В дом зайдешь? — спросила она. — Или сразу — в сарай? Ты ведь за журналами приехал. Тебе ведь они одни и нужны.
Я отвечал, что не только журналы меня влекут, что не такой уж я негодяй… И мы пошли в дом и пили чай с вином и медом.
Потом стояли в саду под яблоней, курили, и я решил прочесть Катьке начало своего нового стихотворения.
— Это о человеке, который сумел преодолеть разгул неофитства.
Федор проехал последний блокпост,
Он остановил машину в поселке
И открыл бутылочку крепкого пива.
С наслаждением глотнул. Смеркалось…
Дорогу очень медленно переходили гуси.
На обочине, возле пыльного ведра
С картошкой, сидела бабка.
Федору показалось, что она умерла…
Катя, когда слушает, молчит серьезно так и выглядит при этом особенно мило.
— Недавно вот сочинил еще один стих, почти стоический, — похвастался я. И прочел громко:
Немолодая тетка ехала в автобусе
Мимо белого особнячка
И подумала, что в молодости
Вполне можно было забить на всё…
И когда автобус ехал мимо кладбища,
Ей было уже не страшно.
— Почему у тебя все такое прямолинейное и со смертью? — вздохнула она. — Не особо художественно.
Я почитал Кате еще кое-что, и она повела меня в сарай — дощатый, с односкатной крышей, внутри там пахло картошкой, плесенью и отсыревшей бумагой; у стены связками лежали пачки этих самых журналов. Я стал смотреть номер за номером. Изредка встречалось интересное… Думал, начну читать в электричке, на обратном пути.
Катя, опять погрустнев, ушла в дом. Приревновала меня к макулатуре, что ли. Бутылку я взял с собой — еще треть оставалось — и потихоньку прикладывался к ней, невозможно-таки без десертного вина рыться в старых журналах.
Темнело, а света в сарае не было. Постепенно я перестал различать буквы в содержаниях. Подсвечивал голубым дисплеем телефона. Штук десять интересных номеров сложил в свою сумку.
Вернулась Катя, сказала:
— Не бери много, потом еще приедешь.
Мне хотелось ответить, что и так приеду, что журналы тут ни при чем, но почему-то не ответил. Она стояла у двери и тоже молчала.
Выходя из сарайчика, с сумкой в левой руке, правой я обнял Катю. Впереди сквозь сад светились большие окна соседнего дома.
— Зачем ты всякую хренотень пишешь? — спросила она задумчиво.
Я поставил сумку у порога. Не то что обидно стало, но не по себе. Если уж сейчас Катька ничего не чувствует, когда почти темно, так красиво и спокойно, когда мы рядом стоим…
— Ага, думаешь только о том, как детей нарожать, — сказал я. — Поэзия тебе не нужна.
Она засмеялась:
— О да, именно!.. Зря таскала журналы из библиотеки, в помутнении ума.
— Тогда поцелуй меня, — попросил я.
Поцеловались. И мне вдруг очень захотелось поделиться с Катькой другим, действительно серьезным замыслом:
— Если честно, то, что я тебе сегодня читал, и впрямь — туфта. У меня настоящая идея есть, вникни…
Я допил вино и, кинув пустую бутылку в сугроб, сказал тихо, держа Катю за плечи:
— Хочу сочинить поэму о том, как в старину из праславянского леса отправился на поклон к младенцу Христу наш ведун. Славянский волхв, то есть… Сначала он, конечно, знамение увидел. Представь: вылезает ночью из землянки, а в небе — комета-звезда. Он машет ей, орет, радуется. Из других землянок тоже выглядывают наши предки… На следующий день, не зная толком, куда придется ехать, ведун прощается с родней… Он, можно сказать, был белым братом волхвов. Имя одного из них, негра, — Каспар, а как зовут еще двоих — не помню.
Читать дальше
