А тема мнимости/подлинности тоже чрезвычайно важна в романе. Она начинает проблескивать уже в упомянутой принципиальной самонеидентифицируемости пары любовников, подчеркивается образом загадочного профессора Анфилогова, сделавшего из своей жизни целый конспирологический лабиринт: одни знают его как сухого и строгого преподавателя, другие — как одного из столпов романтической “хиты”, третьи — как расчетливого дельца, проворачивающего серьезные сделки на черном рынке, причем никто из его многочисленной свиты не может похвастать ни знанием подлинного лица профессора, ни даже самостоятельным знакомством друг с другом — тот нарочно устраивает дело так, чтобы всю систему объединял только один элемент — он сам, без него части, не имеющие собственных скрепляющих взаимосвязей, сами собой должны рассыпаться в хаос. Профессор сказочно богат — но живет в крошечной обшарпанной квартирке, где прячет самые ценные экспонаты коллекции (причем испытывает особенное пристрастие к деформированным, неестественно сформировавшимся кристаллам, его притягивает именно такая красота — на грани дефекта и уродства, с одной стороны — как образец неповторимости, с другой, вероятно, — как символ собственного бытия). Имея огромные счета в иностранных банках, он длит мнимое существование, наподобие господина Прохарчина, умершего в нищете на тюфяке, набитом ассигнациями, откладывая настоящую жизнь на потом — которое, естественно, так никогда и не наступает. И наконец, тема отбрасывает рефлекс через образ еще более загадочного “шпиона”, ведущего наблюдение за любовниками, — в его лице мнимость достигает апогея, стилистически перекликаясь с поэтикой набоковского “Приглашения на казнь”, — “задние ряды были совсем дурно намалеваны”…
Еще одна линия, поддерживающая тему, связана с бывшей женой главного героя — Крылова, бизнес-леди Тамарой. Чтобы, не дай Бог, не последовать стереотипу, Славникова не жалеет красок, показывая эту женщину в высшей степени симпатичной и привлекательной. Умная, обаятельная красавица, верный друг, экономический стратег и тактик, щедрая рука, смелый экспериментатор, наконец, любящая женщина (брак распался от чрезмерной щепетильности Тамары — влюбившись в подонка, она позволила себе интрижку, а после с гордо поднятой головой несла бремя вины, Крылов насчет интрижки не переживал, а вот униженья паче гордости не выдержал)… Одна беда (автор настойчиво это подчеркивает): несмотря на все окружающее ее великолепие — материальное и организационное, самой по себе Тамары как бы не существует, она реализуется как личность только по отношению к объекту, который теперь путешествует по жизни отдельно от нее и который она всеми силами хочет привязать к себе, притянуть обратно, храня ему маниакальную верность, выступая для него во всех возможных ипостасях — друга, спонсора, советчика, опекуна в житейских неурядицах, даже, как выяснится, дистрибьютора мимолетных любовниц, — она играет все эти роли, а хочет не играть, а быть — снова женой.
Крылов, незаурядный резчик по камню, с детских лет заворожен прозрачностью . Одним из первых его деяний на жизненной стезе было уничтожение теткиной вазы — он расколотил ее молотком в мелкую крошку, безуспешно пытаясь выделить из материала сам феномен. Но добился только отцовской порки. Достигнув зрелости, научившись заставлять камень как бы по доброй воле открывать и обнажать свою природу, то есть прозрачность, он не нашел удовлетворения, ибо почувствовал, видимо, ограниченность поставленной задачи. И взялся бороться с плотной и мутной пеленой, заслоняющей суть жизни, в его терминологии, выявляя и обнажая судьбу.
Ему посчастливилось приобрести по случаю маленькую квартирку — и он стал планомерно делать из нее кафкианскую нору и полигон для испытаний судьбы. Ни единому в мире существу он не открыл тайны своего убежища. Он рассчитывал на то, что в точке, где постулируются лишь недеяние и одиночество, должна сконцентрироваться метафизика, если таковая вообще существует за границами этого мира. Если Бог есть, он должен проявить себя именно в такой точке — ибо здесь больше ничто проявить себя не может. Пустота либо останется пустотой — либо неизбежен Большой Взрыв. И тогда начнется отсчет времени, события пойдут своим чередом, туман отступит и смысл бытия прояснится и станет наконец-то прозрачным.
Через Тамару в повествование, точнее, в замкнутый круг обступившего Крылова плотного, вязкого, непрозрачного бытия проникает новое течение — но отнюдь не свежее, напротив, грязно-мутное, отдающее трупным запахом тухлятины и гнильцы. Это мир денег и бизнеса, мир элиты и власти, выгребная яма всей скверны мира — Славникова, точно взяв за образец “Капричос” Гойи, выстраивает галерею мерзких уродов, гораздо худших, чем минералы-инвалиды эксцентрической коллекции Анфилогова: те впечатляли своей болезненной красотой, эти же однозначно гадки.
Читать дальше
